Монологи эпохи. Факты и факты

Но вернёмся к ландшафту. Овражек наш в давние времена прорыл мелкий, но бурный ручей. Его назвали Сивец или Сивка – то есть «сивый», седой – за то, что его воду то и дело покрывала густая белая пена. При императрице Екатерине Великой Сивец убрали в трубу, чтобы не подмывал окрестные дома и не мешал движению.

…Впрочем, безудержные переименования – бич столицы. Красные пришли – так переименовали. Белые пришли – эдак переименовали. Помните анекдот:

«Получил Вовочка двойку по литературе, пришел домой и жалуется матери:

– Стала нас Марья Ивановна спрашивать, какие есть великие русские писатели. Анечка говорит: «Пушкин!» Мишенька говорит: «Чехов!»

– А ты что же, Вовочка?

– Вот и я не понимаю, чем ей старик Тверской не угодил».

В июле тысяча девятьсот семьдесят девятого года в центре Москвы открыта новая станция метро «Горьковская», запланированная к постройке ещё в середине тридцатых. Вместе с соседней «Пушкинской» и «Чеховской» этот «писательский» узел гармонично смотрелся на карте метрополитена. Но в пылу борьбы за историческую справедливость в ноябре девяноcтого года Горьковскую переименовали в Тверскую. «Чем провинился старик Тверской?» Участием в пропаганде строительства Беломоро-Балтийского канала и пособничестве замыслам «отца народов»?

Разумеется, одноимённая улица Тверская (на поверхности) справедливо вернула себе исходное название, но большинство станций метрополитена строили советские люди и в Советском Союзе. Зачем же было истреблять память о Горьком?

Дальше – больше. Многострадальные «Красные ворота». Мало кто помнит, что эта станция метро несколько раз меняла имя в соответствии с политической конъюнктурой. Построенная в мае тридцать пятого, она получила название в память о снесённых ранее Красных воротах. Это – вошедшее в московскую речь неофициальное имя Триумфальной арки, выстроенной по случаю Полтавской победы. Сооружение было красивым, то есть красным, хотя из белого кирпича. Выкрасили арку в красный цвет только в веке девятнадцатом.

В пятьдесят втором площадь над станцией назвали Лермонтовской. Правда, дом, где родился великий поэт, тогда снесли ради высотного здания. Позднесталинская архитектурная мода победила память гения.

В тысяча девятьсот шестьдесят втором и станцию метро переименовали в Лермонтовскую. На заре горбачёвской перестройки станции метрополитена вернули старое имя. А в девяносто втором и площадь на поверхности города вновь стала Красными Воротами. Логика здесь есть, однако с тех пор прошло более пятнадцати лет. И сколько уж было возможностей хоть какую-то новую станцию московского метрополитена ради всё той же исторической справедливости назвать в честь поэта-москвича. Замечу, в своём жанре – несомненно первого поэта России! Увы…

Печально Лермонтов «глядит на наше поколенье…» Вот и закончу, пожалуй, его строками:

Пишу, пишу рукой небрежной,

Чтоб здесь чрез много скучных лет

От жизни краткой, но мятежной

Какой-нибудь остался след.

Мешает ли вероисповедание точным наукам?

Хотел бы затронуть вопрос о соотношении веры и науки. Иной раз их сейчас противопоставляют, как две крайности, которым не сойтись, точно Востоку и Западу.

И напрасно! Вот, скажем, наш выдающийся соотечественник, математик и специалист в области квантовой теории поля, развивший передовые методы математической физики, академик Николай Николаевич Боголюбов. Он родился в семье протоиерея Русской Православной Церкви.

Заметив у сына тягу к физико-математическим наукам, его отец, Николай Михайлович стал брать на дом книги в библиотеке Киевского Университета несвойственного себе профиля. К окончанию седьмого класса будущий академик уже обладал профильными знаниями, сравнимыми с полным университетским курсом. Надо отдать должное Боголюбову-старшему: кроме церковного чина, он был преподавателем философии, психологии и, разумеется, богословия, – последнее не помешало ему дать таланту сыну такой мощный импульс для развития и вхождения в естественную науку.

В 1925-м году, когда Боголюбову исполнилось всего семнадцать лет, малый президиум Укрглавнауки принял решение: «Ввиду феноменальных способностей по математике, считать Н. Н. Боголюбова на положении аспиранта научно-исследовательской кафедры математики в Киеве».

В жизни сына священника Боголюбова было затем еще немало несравненно более значимых научных успехов и достижений, открытий и трудов. Он прожил длинную и полноценную жизнь, застав на старости лет и развал советской науки, и новые либерал-демократические веяния.

Но вот что характерно, как вспоминали его коллеги по работе в Объединённом Институте Ядерных Исследований: «Трудно охарактеризовать совокупность интересов Николая Николаевича Боголюбова, не имевших отношение к математике, физике, механике. Он был универсалом… Вся совокупность его знаний была единым целым, и основу его философии составляла глубокая религиозность (он говорил, что нерелигиозных физиков можно пересчитать на пальцах). Он был сыном православной церкви и всегда, когда ему позволяло время и здоровье, он ходил к вечерне и к обедне в ближайший храм».

То есть при всём при том гениальный советский учёный оставался глубоко верующим человеком.

А вот ещё один пример. Первый российский нобелевский лауреат, великий физиолог – Иван Петрович Павлов. Он родился в самой середине девятнадцатого века в такой семье, где, казалось, никогда не мог бы вырасти будущий гениальный учёный-естественник.

Дело в том, что по всем родословным веткам многие поколения предков Павлова были служителями церкви. Вот и сам Иван Петрович до определённого момента не мыслил себя вне православного служения. Окончил рязанское духовное училище, затем поступил в рязанскую же духовную семинарию. И вот ведь незадача, на последнем курсе ему попалась в руки тоненькая книжечка «Рефлексы головного мозга» за авторством профессора Сеченова. Под её впечатлением будущий учёный стал студентом естественного отделения физико-математического факультета университета в Санкт-Петербурге.

Сделав массу открытий, получив массу всевозможных научных званий и регалий, отказавшись от лестных предложений из-за рубежа, с середины двадцатых годов и до конца своих дней в тридцать шестом, Павлов руководил институтом физиологии Академии Наук.

Чего греха таить, его после смерти сильно идеализировали, подняли на щит и понесли. Именно Павлову приписывают фразу: «Естествоиспытатель не может не быть атеистом, естествознание и религия несовместимы».

Но хорошо известно по воспоминаниям коллег учёного, что Иван Петрович был весьма терпимым человеком и душой не принимал откровенно грубую антирелигиозную пропаганду. Он полагал, что нельзя отнимать у людей такой нравственной опоры, как религия. По его словам: «Необходимости в религии не будет лишь в будущем, когда все члены общества станут просвещёнными людьми. Да ещё вопрос: все ли члены такого общества обойдутся без религии?».

Тут я бы провёл черту между верующим и религиозным, верой и церковью. Эйнштейн, например, часто говаривал: «Бог говорит с нами языком математики».

Учёный может быть вне религии, и даже, наверное, обязан быть вне её, но может ли он быть без веры?

Религиозные учреждения в Средние века, как на Западе, так и на Востоке, были реальной опорой массового по тем временам образования. И вообще, наука, если на секунду забыть о языческой античности, росла в пределах монастырских стен и религиозных школ. А дальше зашагала самостоятельно, апеллируя только к разуму, оставив душу верующим.

Существует точка зрения, что жестокости средневековой церкви по отношению к инакомыслящим учёным – это своеобразная попытка самосохранения человечества. Дескать, нравственное развитие общества не поспевало за научно-техническим. Бессмысленные с военной точки зрения бомбёжки Хиросимы и Нагасаки как будто подтверждают эту точку гипотезу. Но то, что таких Хиросим не случилось ни в Советском Союзе, ни пока на территории России – это заслуга исключительно нашей науки и нашей инженерной подготовки.