Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения

Каменев - бывший офицер полицейской стражи Нижегородской губернии, довольно темная личность с подмоченной репутацией по своей прежней службе.

С появлением Комиссарова, несомненно, в отношении Распутина у Хвостова с Белецким был составлен определенный план, и думаю, что сущность его заключалась в том, чтобы заманить Распутина в какую-либо ловушку и убить, объяснив его гибель случайностью или взвалив вину в его смерти на кого-нибудь другого. Иначе нельзя было себе объяснить всего поведения Комиссарова, приставленного к Распутину и, по-видимому, не имевшего никаких других поручений от министра. Официально его миссия заключалась в том, чтобы удерживать Распутина от пьянства и оберегать от дурных влияний. В действительности же, как мы увидим, Комиссаров еще более старался его спаивать и вводил в круг его знакомых всяких проходимцев. Комиссаров стал бывать у Распутина ежедневно и по несколько даже раз; он перезнакомился со всеми посещавшими Распутина, стал принимать участие

в его попойках, которые еще участились. По этому делу Комиссаров имел ежедневные доклады у Хвостова и Белецкого. Кроме имевшейся уже охраны Распутина, он установил свою, отдельную, из людей специально ему преданных. В его распоряжении был особый автомобиль и пролетка.

После нижеприведенного факта глаза у меня окончательно открылись на истинную роль Комиссарова.

Однажды он обратился ко мне от имени министра с просьбой предоставить в его распоряжение мою лошадь и сани без кучера на целую ночь. Причина заключалась якобы в том, что моя лошадь очень быстроходна. Проверив по телефону у Хвостова и удостоверившись, что приказание исходит действительно от него, я исполнил просимое. Каково же было мое удивление, когда на следующее утро лошадь мне была возвращена вся в мыле, а сани с поломанными оглоблями. Для меня стало совершенно ясно, что если бы Распутина нашли убитым или сброшенным куда-либо в прорубь и тут же обнаружена была моя запряжка, то вся вина пала бы на меня. Поэтому при всех последующих просьбах Комиссарова опять одолжить сани или лошадь я отговаривался тем, что лошадь больна, а сани в ремонте.

Вскоре отношения между Распутиным и Комиссаровым стали обостряться благодаря невоздержанности и грубости Комиссарова и тем слухам, которые он сам распространял умышленно про Распутина. Приходя на квартиру к Распутину, Комиссаров громко кричал в присутствии посторонних, что разделается с этим мужиком, ругался площадной бранью и т. п. Однажды, например, будучи в гостях на даче у Бадмаева, Комиссаров, снимая кожу с копченого сига, сказал: «Так я буду сдирать шкуру с Гришки». Это и его личные рассказы об опытах с отравлением кошек при пробах яда для Распутина, передано было последнему и совершенно отшатнуло его от Комиссарова. Он был терроризирован и не знал, как ему избавиться от Комиссарова.

Видя, что Комиссаров его надежд не оправдал и, в сущности, ничего не достиг, Хвостов решил лично, без участия Белецкого и Комиссарова, прибегнуть к новому средству. В бытность Хвостова нижегородским губернатором в Нижнем был журналист-репортер, некий Борис Ржевский, который сотрудничал в местной правой газетке и был преданным слугой Хвостова. Человек он был неуравновешенный, истеричный и совершенно беспринципный. Этот Ржевский во время войны занимал какое-то маленькое место в Красном Кресте. В конце 1915 г. он появился в Петрограде и, естественно, напомнил о себе Хвостову, который и решил воспользоваться Ржевским для выполнения крепко засевшего в его голове плана уничтожения Распутина. План был задуман и выполнен следующим образом: Ржевский, получив денежный аванс в шведской валюте (что-то около 60 ООО руб.), был командирован с особо секретным поручением в Норвегию, откуда, выполнив порученное ему дело, должен был возвратиться в Петроград для непосредственного доклада Хвостову. Командировка была обставлена большой тайной, и даже Белецкий не был в это посвящен. Последний, однако, считал, что раз ему вверена политическая часть, то ни один политический шаг министра не мог быть от него скрыт, а потому, когда узнал о самостоятельном предприятии Хвостова, то решил все это дело сорвать, чему много помог и сам Ржевский, не очень-то хранивший тайну, благодаря своей болтливости и заносчивости. При возвращении в Россию, на станции Белоостров, у него произошел инцидент с жандармским офицером на почве личной ссоры, причем Ржевский поспешил заявить, что он ездил за границу по личному поручению министра внутренних дел, как его секретарь. Тем не менее у него был произведен тщательный обыск, а затем он был отправлен под наблюдением в Петроград. Впоследствии выяснилось, что ссора на ст. Белоостров и обыск были инсценированы по приказанию Белецкого для того, чтобы проникнуть в тайну Хвостова. Обыск дал материал, указывавший на злоупотребления Ржевского по должности в Красном Кресте: у него было найдено много бланков нарядов на вагоны, которые он продавал спекулянтам по 500-600 руб. как бы для надобностей Красного Креста. Все это, конечно, не касалось того дела, которым интересовался Белецкий, но он был очень доволен и воспользовался этим, чтобы придать делу сенсационный характер. Специальному офицеру из штаба Отдельного корпуса жандармов предписано было произвести дознание по делу злоупотреблений Ржевского, но последний все время производства дознания оставался на свободе. По окончании дознания Белецкий таковое передал мне и просил по ознакомлении с ним ждать от него приказа ареста Ржевского. Хотя дознание вполне установило виновность Ржевского, но Белецкий почему-то медлил [с] арестом его, точно чего-то выжидал, и только по прошествии двух недель приказал его арестовать. При вторичном обыске на квартире Ржевского, в числе прочего письменного материала, был обнаружен пакет, заадресованный на имя Алексея Николаевича Хвостова, который офицером, производившим обыск, был вскрыт. В пакета оказалось прошение Ржевского на случай ареста, его Ржевского, принять меры к его освобождению. Ржевский предчувствовал, что будет арестован. Самый факт ареста Ржевского, казалось, не представлял чего-либо особенного, но он вызвал весьма серьезные последствия как для Белецкого, так и для Хвостова и стоил им обоим их служебных постов. Оба они. бывшие до сего времени в большой дружбе, окончательно рассорились и даже стали непримиримыми врагами.

В 4 часа ночи следующего за арестом Ржевского дня Хвостов прислал за мною своего адъютанта Каменева с требованием немедленно явиться к нему по делам службы. Первый его вопрос, обращенный ко мне, был: «Где пакет, обнаруженный у Ржевского, адресованный на мое имя». Когда я предъявил ему вскрытый пакет, Хвостов с раздражением спросил: «Кто смел вскрыть адресованный мне пакет?», и на мой ответ, что пакет был вскрыт офицером, производящим дознание, Хвостов страшно заволновался и заявил, что такого офицера нужно уволить со службы. Несмотря на мои объяснения, что офицер поступил правильно, что офицер, производящий дознание, пользуется предоставленным ему законом правом вскрывать всю переписку, обнаруженную при обыске, даже если бы таковая была адресована на имя Государя. Хвостов никак не мог успокоиться. Когда он, наконец, прочел содержимое, то вздохнул с облегчением и кинул: «Да, но тут ничего нет». Для меня стало ясно, что Хвостов в письме ожидал чего-либо весьма неприятного, что могло стать известным и другим.

В действительности все это дело заключалось в следующем: Хвостов послал Ржевского в Христианию к Илиодору Труфанову, заклятому врагу Распутина, с целью подкупить его и при помощи его царицынских последователей-фанатиков постараться убить Распутина, объяснив все религиозной враждой. Удалось ли Ржевскому об этом сговориться с Илиодором или нет, я не берусь Судить, но дело сорвалось на том, что Хвостова предали, с одной стороны Белецкий, принявший сторону Распутина и полагавший, что, свалив Хвостова, сам займет его место, а с другой стороны, Ржевский, в последнюю минуту раскрывший весь план. Оказывается, что Ржевский, сообразив, что попал в интригу и может лично пострадать, заготовил на случай своего ареста два письма: одно, в виде прошения об освобождении - Хвостову, а другое - адресованное А. А. Вырубовой, где он раскрывает весь план заговора против Распутина, - передал одному своему приятелю, инженеру, с просьбой в случае его ареста передать по адресу, что последним и было исполнено; только не имея возможности лично доставить письмо Вырубовой, он просил об этом военного министра генерала Беляева.