Вокруг Света # 7-2005 (2778)

В 1882 году Этель получила небольшое наследство и уехала в Берлин поступать в консерваторию по классу фортепьяно. Несомненно, дар, полученный ею от камня Бларни, – дар музыкальный. Однако сразу после того, как она окончила консерваторию, ее постиг странный недуг – судорогой сводило пальцы. Врачи терялись в догадках. О карьере профессиональной пианистки пришлось забыть. Это был удар. Лили чувствовала себя потерянной, ненужной. На оставшиеся после платы за учебу деньги она отправилась путешествовать, побывала в Шварцвальде, Люцерне, около года жила в Париже. В письмах домой Лили писала, что задерживается во французской столице из-за портрета… Мэри недоумевала – что это за портрет?

Однажды в Лувре ее внимание привлек «Портрет молодого человека», написанный неизвестным художником. На картине был изображен итальянский юноша, одетый в черное и в черном же берете. Лили часто думала об этом молодом человеке, жившем четыреста лет назад. Глаза его печальны, но как горд он. Наверняка, в прошлом юноша очень страдал… И собственные беды вдруг показались ей такими ничтожными, и она вновь и вновь приходила в галерею посмотреть в эти глаза.

Лили сама давно носит только черное, подражая известному итальянскому карбонарию Джузеппе Мадзини. Девушка где-то вычитала, что этот итальянский патриот, проведший в изгнании большую часть своей жизни, поклялся в юности никогда не снимать траура по своей угнетенной родине. Этель покинула Париж, увозя с собой копию «Портрета молодого человека». С этого дня он был всегда с ней. Она нашла своего героя. Да, он будет именно таким. Но картина всего лишь картина. Лили неизвестно его прошлое, как он стал тем, кто есть. Знать бы, как он улыбался, поговорить с ним.

И герой явился. Весной 1881 года английские газеты обсуждали только одну тему – убийство заговорщиками русского царя. Кто-то восхищался «апостолами кинжала и нитроглицерина», кто-то именовал их ниспровергателями божьих и человеческих устоев. На чьей стороне была Лили?

В это же время она наткнулась на книгу под названием «Подпольная Россия». Издание состояло из очерков – о Вере Засулич, Софье Перовской, князе Кропоткине и других революционерах-народниках, которых автор, некий Степняк, знал лично. Кто такой этот Степняк? Она должна его увидеть!

И встреча состоялась. Со Степняком ее познакомила Шарлотта Вильсон, издательница журнала «Свобода». Много лет спустя именно с Шарлотты Лили «спишет» Джемму из «Овода». А пока о том, кого она так хотела увидеть. Этель узнала, что Сергей Степняк-Кравчинский родился на Украине, в семье врача, учился в Петербурге в артиллерийском училище, где и познакомился с вольнодумцами. Он стал одним из первых, кто «ушел в народ». Степняк писал прокламации, сочинял лубочные сказки, в которых простым языком убеждал крестьян в необходимости перемен. Постепенно Степняк сделался революционером-профессионалом. В 1875 году он участвовал в Герцеговине в антитурецком восстании, спустя два года уже партизанил в Италии вместе с карбонариями в горах провинции Беневенто, где и попал с повстанцами в тюрьму. Девять месяцев Степняк ждал смертной казни, но была объявлена амнистия. Беспокойный бунтарь вернулся в Россию. Жил тайно в Петербурге, готовясь совершить некую опасную акцию. Степняк вознамерился убить шефа жандармов Мезенцова. Что и сделал. Белым днем на людной улице он заколол Мезенцова кинжалом и благополучно скрылся. (Владеть этим оружием он научился в партизанском отряде в Беневенто.) После чего Степняк, обладавший железными нервами, спокойно жил в самом центре российской столицы, а полиция сбивалась с ног в поисках преступника. Вскоре он уехал за границу и вместе с женой поселился в Лондоне, где своим знаменитым кинжалом, тем самым, которым убил Мезенцова, он колол щепки для камина.

«Как он отважен и добродушен, испытания ничуть его не ожесточили!» Все, что он говорит, кажется Лили правильным. Молодая мисс Буль понравилась Степняку и его жене Фанни. Они ласково называли ее «Булочкой» и учили русскому языку, а она их – английскому. Степняк рассказывал ей о России. Страна эта, с его слов, представлялась Лили ужасной: там без суда и следствия могли посадить в каземат или сослать в Сибирь, там царили несправедливость и угнетение. Степняк вел на страницах английской «Таймс» полемику с журналистом Джорджем Кеннаном. Кеннан утверждал, что Степняк сильно сгущает краски, что жизнь в России вовсе не так уж беспросветна. Впрочем, это и понятно, ведь Степняк – изгнанник, политический эмигрант.

Лили в замешательстве – кому же верить? Не может же Степняк быть обманщиком. А что если отправиться туда и самой во всем разобраться? Оставшихся от наследства денег хватит, чтобы оплатить проезд, а в Петербурге она станет зарабатывать на жизнь, давая уроки. Решено! Знакомые снабдили ее рекомендательным письмом в семью Веневитиновых. Мэри в ужасе – отпустить дочь одну в эту дикарскую страну! Она догадывалась, что Степняк пытался с выгодой для себя использовать восторженную неофитку. Но раз Лили решила… Мэри дарит дочери дорожную бамбуковую корзинку. «Эта корзинка приносит счастье, – говорит она. – Возьми ее с собой, тогда путешествие твое будет удачным и ты вернешься живой и здоровой». В Россию Лили везет не только мамину корзинку, но и письма Фанни к своим сестрам с просьбой приютить на время их «Булочку». Степняк, в свою очередь, надавал ей множество поручений. Лили хотела записать фамилии и адреса его петербургских знакомых, с которыми ей надо встретиться, но оказалось, что делать этого нельзя: почти все эти знакомые – «политические». Лили заучила адреса, имена и фамилии наизусть. По дороге в Петербург она на несколько дней остановилась в Варшаве и первым делом решила посмотреть варшавскую Цитадель. День был серый. Из сквера напротив Лили некоторое время разглядывала сырые мрачные стены. Крепость произвела на нее гнетущее впечатление: ей даже показалось, что она слышала звон цепей. Да, несомненно, Степняк прав, а значит, ей придется увидеть еще и не такие ужасы. Ей следует брать пример с него. Надо вести себя сдержанно, спокойно. И все же она прибыла в Петербург со взвинченными нервами. Когда на границе она впервые увидела жандармов, ей чуть не сделалось дурно. Пробыв в российской столице некоторое время, Этель отправилась в Воронежскую губернию, в имение Веневитиновых. «В мои обязанности входило давать детям уроки английского и играть на пианино по вечерам, когда бывали гости. О детях Веневитинова я помню главным образом, что крестным отцом одного из них был царь и что мы терпеть не могли друг друга», – вспоминала на склоне лет Этель Лилиан. Дворня именовала ее не иначе как «аглицкою ведьмою». Лили чувствовала себя заброшенной. У Веневитиновых она прожила недолго. В один прекрасный день скромный багаж «аглицкой ведьмы» сложили в просторную телегу, владелица его уселась рядом и покинула имение. В этот день ожидали солнечного затмения. В окрестных деревнях готовились к концу света и неустанно жгли лампадки перед иконами.

Сидя на телеге, Лили размышляла. Степняк прав, и ее истинное предназначение – помочь этим людям, живущим в нищете и невежестве. Наверное, этим даром наделил ее камень Бларни. Призывы Степняка упали на благодатную почву. Вернувшись в Петербург, она поселилась вместе с Прасковьей Карауловой, сестрой Фанни, неподалеку от Таврического дворца. Муж Прасковьи (или Пашеты, как ее звали близкие) Василий – в тюрьме: он «политический». Лили очень привязалась к сыну Пашеты Сереже. Мальчик называл ее Лялей.

Лето 1888 года Этель провела вместе с Пашетой и Сережей в Псковской губернии, в имении родителей арестованного Василия Караулова. Их господский дом давно пришел в негодность, но отважная путешественница с поистине английской невозмутимостью относилась ко всем бытовым трудностям. Отдохнуть этим летом ей не удалось. Времени не было даже на то, чтобы походить по темным липовым аллеям, примыкавшим к дому. Пашета лечила крестьян. С самого утра к «лекарше» выстраивалась очередь, а после врачевательница навещала тех, кто не мог прийти сам. Лили вместе с ней принимала роды, накладывала повязки. И Пашета скоро поняла, что Лили – вовсе не кисейная барышня: англичанку не смущал вид крови и гноящихся ран. Лили же гордилась новой ролью доброй самаритянки.