Generation Kill (Поколение убийц) (ЛП)

Аль-Хирджи не улавливает нового праздничного настроения. Он наклоняется ко мне и шепчет: “Как мне теперь вер­нуться домой? А что если мой сержант найдет меня?”

Примерно полчаса назад по BBC сообщили, что Багдад пал. Я пересказываю ему эти новости.

Он начинает плакать. “Я так счастлив!”

Новости теперь все лучше и лучше. Подходит Фик и говорит Аль-Хирджи, что отвезет его сегодня вечером в Багдад.

“Бесплатно?” – спрашивает он, не в силах поверить своему везению.

На Хамви Колберта мы возвращаемся в темноте в Багдад. Персон заводит песню: “Мамы, не дайте вашим детям превратиться в ковбоев”.

“Погоди-ка, приятель!” - кричит Колберт.

После сорока часов без сна, больше половины из которых были проведены в сражении, нервы у всех на пределе, а Персон только что нарушил важнейшее правило Колберта, установленное им как руководителем группы: музыка кан­три на этой войне запрещена.

“Это ковбойская песня”, – говорит Персон.

“Мне не хочется рушить твои иллюзии, но ковбоев не существует”.

“Неправда, – говорит Персон, одновременно с безразличным и вызывающим выражением лица. – Существует мил­лион ковбоев”.

“Ковбой – это тебе не штырь в огромной шляпе и с бляхой величиной с тарелку на ремне. Уже лет сто, как и в помине нет настоящих ковбоев. Разведение лошадей – теперь наука. Выращивание скота – индустрия”.

По радио передают, что враг открыл огонь по колонне. “Подожди, – говорит Колберт, с неохотой отрываясь от спора. – Я хочу послушать, что там с этой перестрелкой”.

Военная свинья и первый разведбатальон, которые едут на юг по тому же шоссе, по которому прорывались вперед предыдущие тридцать часов, снова подвергаются обстрелу. Я замечаю дульное пламя врага в каких-то пяти метрах от нас с правой стороны машины – прямо напротив моего окна. Колберт начинает стрелять, его автомат тарахтит. Если прошлые действия Колберта являются в этой ситуации хоть каким-нибудь показателем, существует большая вероят­ность, что он попал в цель. Я представляю себе вражеского бойца, истекающего кровью в холодном, темном окопе и не испытываю никакого сожаления.

Следующие десять километров они едут практически в полной тишине, ища другие цели, пока не выезжают за преде­лы зоны засады. Колберт отводит оружие от окна и возобновляет разговор с Персоном. “Дело в том, Джош, что люди, которые поют о ковбоях – надоедливые и глупые”.

Рано утром на следующий день первый разведбатальон пересекает понтонный мост через реку Диала и заезжает в черту Багдада. Встреча в Саддам-Сити – пункте назначения первого разведбатальона на северной стороне Багдада – это знакомая комбинация энтузиазма с примесью бешенства. В Саддам-Сити живет три миллиона иракцев. Это беспо­рядочная застройка из низких, безликих многоквартирных домов советского типа, которая тянется на несколько кило­метров. Когда конвой первого разведбатальона объезжает квартал, на улицы высыпают тысячи людей. Хамви Колбер­та тормозит, и к нему тотчас устремляются молодые люди в поношенной одежде, которые прилипают к окнам словно зомби. Многие улыбаются, но смотрят на нас голодными, рассеянными взглядами. Некоторые протягивают руки и пытаются что-то схватить, например, фляги или снаряжение, свисающее по борту Хамви.

Конвой снова ползет по улицам. Иракцы стоят на обочине и скандируют: “Буш! Буш! Буш!”. Морпехи сворачивают в ворота промышленного комплекса, некоторые секции которого до сих пор догорают после американских бомбежек. Наш лагерь сегодня ночью – это гигантская сигаретная фабрика на краю Саддам-Сити. Сотни тысяч, если не миллио­ны, горящих сигарет выбрасывают в воздух чуть ли не самое огромное в мире облако вторичного дыма. Обустроив позиции у погрузочной платформы, морпехи набивают карманы сигаретами “Sumer” и ложатся, чтобы насладиться завоеванной добычей. “Я думаю, здесь вполне безопасно, – говорит Фик своим людям в свете угасающего дня. – Нам всем нужно сегодня хорошо отдохнуть”.

За пару минут до захода солнца морпехов сотрясает мощный взрыв – бомба, заложенная в автомобиле, на расстоянии около ста метров. Повсюду в городе с крыш домов стреляют трассерами. Ко мне с улыбкой подходит Фик. “Я ошибся”, - говорит он. Через мгновение с неба падает случайная пуля и отскакивает от бетона, вспыхивая за спиной Фика. Он смеется. “А это и вовсе плохо”.

Это сражение между иракскими группировками, и оно длится всю ночь. В минуты затишья в городе воют сирены ско­рой помощи. Большинство морпехов все равно крепко спит. Сержант Эспера использует свободное время, чтобы до­писать письмо жене в Лос-Анджелес. Она работает в конструкторском бюро и воспитывает их восьмилетнюю дочь. “Я узнал, что люди в Ираке бывают двух видов, - начинается его письмо, которое он зачитывает мне, – те, которым очень хорошо, и те, которые мертвы. Мне очень хорошо. Я сбросил двадцать фунтов, обрил голову, начал курить, мои ноги наполовину сгнили, и я каждую ночь перемещаюсь от одной грязной дыры к другой. Я повсюду вижу мертвых детей и взрослых и действую в полной апатии. Воспоминания о тебе и дочери я храню в дальних закоулках памяти и стараюсь туда не заглядывать”. Эспера замолкает и смотрит на меня. “Как ты думаешь, это не слишком резко?”

На рассвете орудийный огонь в Багдаде прекращается. Группу Колберта, вместе с остальной ротой, отправляют па­трулировать район к северу от Саддам-Сити.

Такое впечатление, что здешние жители рады видеть морпехов. Оказывается, это район, в котором проживает средний класс. Немощеные дороги ведут к большим оштукатуренным домам, которые и в Сан-Диего смотрелись бы неплохо. Люди на улицах приветствуют морпехов почти сразу же при

их появлении и обращаются к ним на английском, с трудом подбирая слова, но при этом предельно вежливо. “Доброе утро, сер”, - говорят они.

Морпехи останавливаются. Иракцы собираются вокруг Хамви, курят и жалуются на жизнь при Саддаме. Большинство их жалоб связаны с экономической ситуацией – нехваткой рабочих мест, взятками, которые нужно платить за самые базовые услуги. “Нам нечего делать, кроме как шмалить, трепаться и играть в домино, - говорит мне поджарый мужчина лет под сорок, который непрерыв­но курит. – Саддам был засранцем. А жизнь – очень тяжелая”. Он спрашивает, не дадут ли ему морпехи немного ва­лиума. “Я не сплю по ночам, а магазин, где можно было купить выпивку, закрыли еще вначале войны”. Помимо жа­лоб праздно шатающихся мужчин, другая особенность этого района, которая бросается в глаза – это тяжелый труд, который выполняют женщины. Облаченные в черные платья, они сидят на корточках в пустых садах, срезая ножами урожай, в то время как у их ног ползают дети. Другие устало бредут мимо, взвалив на голову мешки с зерном. Разде­ление труда существует даже среди детей. Мальчишки носятся по улице и играют в футбол, а девочки таскают воду. “Черт возьми, женщин здесь используют словно мулов”, – говорит Персон.

“Если бы нам пришлось сражаться с этими женщинами, а не с их мужчинами, – замечает другой морпех, – еще неиз­вестно, кто бы кому надрал задницу”.

В первые же несколько дней патрулирования, морпехи поражены масштабом социального бедствия в Багдаде. Элек­тричества и питьевой воды нет. Улицы затоплены нечистотами. Дети умирают от болезней. Ночью по городу шастают бандиты. Больницы разграблены. Единственный товар, в котором не ощущается нехватки – это АК. Местные жители утверждают, что из-за грабежа на складах с оружием и в полицейских участках в конце войны, АК теперь стоит при­мерно как несколько пачек сигарет. Каждую ночь между шиитами, суннитами, бандитами, упорными федаинами и даже курдскими “бойцами за свободу”, которые наводнили город, намереваясь истребить сторонников Саддама, раз­гораются жаркие бои. Перестрелки настолько ожесточенные, что морпехам запрещают выходить в город после на­ступления темноты.

Сади Али Хоссейн – обходительный мужчина лет за пятьдесят, который раньше помогал управлять одной из основ­ных городских электростанций, а сейчас предлагает морпехам свои услуги в качестве переводчика – мрачно смотрит на будущее Ирака. “Это бомба, – говорит он о разладе между религиозными фракциями суннитов и шиитов. – Если она разорвется, это будет больше чем война”. У сержанта Эсперы свое мнение на этот счет. “Дайте этим ублюдкам попользоваться недельку американским туалетом, и они сразу забудут обо всей этой суннитско-шиитской галиматье”.