Мой Артек

Много человеческих судеб оборвалось в водовороте войны. Лизу расстреляли фашисты в первые дни после оккупации Нарвы. Как и многих других революционеров, оставшихся в Эстонии в подполье…

Благодаря своеобразию нашего географического положения у нас произошло достаточно своеобразное социальное явление: эстонская работница подготовила целую русскую деревню к встрече в июне 1940 года с Советской властью.

И вот оно пришло, то необыкновенное лето. Когда мне в дальнейшем бывало и бывает трудно в жизни, я закрываю глаза и вспоминаю плеск красных знамен на июньском ветру, рвущиеся из сердца слова революционных песен и огромное ощущение свободы. И думаю — даже если бы только эти дни были моей единственной радостью, то все равно ее хватило бы на всю жизнь… Но радости в то лето рождались ежедневно. Первое комсомольское собрание! Это мы в своей деревне избрали секретарем нашей комсомольской организации Александра Кустова, чье имя навсегда вошло в историю сопротивления эстонской молодежи фашизму. Фашисты расстреляли его за подпольную деятельность. С фотографии в Нарвском музее на меня вот уже много лет напутственно смотрят его юные неподкупные глаза… Собрание, на котором меня вдруг избрали секретарем ячейки профсоюза Трудящихся деревни, и я все лето вечерами выносила на улицу круглый столик на фигурной ножке, чернильницу и тетрадку, и принимала в профсоюз вереницу своих односельчан. Выборы, митинги, собрания, уездная комсомольская конференция в Раквере. Тяжелые раздумья в комиссии по национализации земельных угодий, по поводу восстановления справедливого владения землей.

И вот оно пролетело, краснознаменное революционное лето. И не увянет во мне, пока живу.

В сентябре я уехала в Таллин — заканчивать Педагогиум. В институте у нас сразу образовалась комсомольская организация, и стала активно расти. ЦК комсомола республики привлекал нас к множеству разных интересных молодежных дел.

Однажды к нам в институтский комитет комсомола вошла кареглазая светловолосая девушка, представилась:

— Я тартуская комсомолка, буду учиться у вас, меня зовут Леэн Кульман.

Запомнилось: знакомясь, Леэн пожимала нам руки шершавой, по-мальчишески крепкой рукой. Она была такая максималистка и спорщица, что мы тут же кооптировали ее в состав комитета. Теперь я удивляюсь: откуда у Леэн было органичное умение быть вожаком? Ведь в тартуском микроклимате тек лет она не знала примеров для подражания. А возможно, это врожденное, как любой другой талант? У Леэн слово никогда не расходилось с делом. И позднее, когда я встречалась с яркими комсомольскими вожаками, все они мне чем-то напоминали Леэн. Я всегда горжусь Леэн, мне всегда больно, что ее нет. Если бы можно было, я бы написала ей письмо туда, откуда не приходит ответа: «Спасибо тебе, Леэн, за тот короткий учебный год, что мы были рядом. Впрочем, извини за это неточное „были“: тебя нет, но ты есть — это память о тебе живет в нас, во всех, кто тебя знал и не знал, но просто любит…»

В разгар последней экзаменационной сессии меня и вызвали в ЦК ЛКСМЭ и предложили везти первую группу эстонских пионеров в Артек! Из ЦК я вылетела как бы на крыльях и в состоянии нереальности, все эстонские вывески «АРТЕЕК» почему-то стала читать как русские «Артек», и никак не могла понять, откуда взялось второе «е», наконец сообразила, что это ведь все аптеки, и немножко испугалась за себя. Чтобы войти в берега, я села на скамейку у автобусной остановки и восстановила в памяти все, что говорил мне первый секретарь ЦК ЛКСМЭ Оскар Шер:

— … Ребята должны быть доставлены туда и обратно в целости и сохранности — это ты, надеюсь, сама понимаешь, — сказал он, — но это далеко не единственная твоя задача. Ты должна за месяц в Артеке уяснить все цели и весь смысл пионерской работы. Мать у тебя учительница, да? Значит, должна в тебе быть педагогическая жилка. Повторяю — впитывай все, что узнаешь и увидишь в Артеке, все это нужно будет нам, когда вернешься…

Когда я вернулась в 1945 году, на каждом собрании мы чтили минутой молчания память Оскара Шера и всех наших товарищей, не пришедших с войны.

Помнишь?

Чем старше мы становимся, тем чаще обращаемся друг к другу с вопросом — «а помнишь?».

… Улица Лай, дом молодежи. Иду знакомиться с ребятами. Что-то будет? Я говорю по-эстонски с акцентом, и вообще — по дороге на улицу Лай у меня началось раздвоение личности: радость радостью, но с детьми ведь всегда что-нибудь случается…

Кое-кто уже на месте. Живыми голубыми глазами оглядывает всех входящих темноволосая девочка: юбка в складку, белая блузка с хорошо повязанным пионерским галстуком. Рядом с ней мать, что легко определялось по сходству, и большеглазая худенькая девушка.

— Я пионервожатая, меня зовут Зоя Суворова-Васильева, — представилась она. — А это моя пионерка Лайне Теэсалу, она едет в Артек.

Лайне по тем временам была настоящим асом: она сыпала пионерской терминологией как из рога изобилия и категорично давала понять, что в пионерских делах смыслит больше всех нас вместе взятых.

Лайне вообще — любопытный, многоплановый характер: очень способна, умна и трудолюбива необычайно. В послевоенные годы была на пионерской и комсомольской работе, потом на Эстонском радио заведовала молодежными редакциями, за отличную работу награждена орденом Трудового Красного Знамени. Откуда она выкраивала время все эти годы — трудно представить, но в это свободное время много переводила с русского и знает русский язык столь же свободно, как и родной. Трудолюбие, разнообразие интересов в жизни, умение не пасовать перед трудностями — это в ней величины постоянные. Так же, как и подмеченное мной в июне 1941 года чувство юмора. Мы с Лайне всегда были добрыми друзьями, надо полагать, она не сочтет эту мою коротенькую характеристику обидной, скорее обиделась бы, если бы я описала ее этаким ангелочком с крылышками. Чувство превосходства и чувство собственного достоинства — сродни. Разумеется, Лайне, как и все люди, неоднозначна…

В первую нашу встречу я вызвала в Лайне чувство глубокого недовольства: она все держалась за руку своей вожатой и недвусмысленно давала мне понять, что вовсе не мне, а ее вожатой следовало бы ехать в Артек, даже громкую фамилию ее приводила, как преимущество перед моей, никому не известной. Воинственный настрой Лайне в защите своей точки зрения мне понравился, тем более, что и в дальнейшем она отстаивала ее, пока не убеждалась, что тут у нее что-то не так, и мужественно признавалась в своей неправоте… Впрочем, вернёмся-ка в дом молодежи.

А где же остальные пионеры? А вот они: еще один таллинец — Виктор Пальм, четверо из Нарвы — Ада Салу, Эллен Айа, Тамара Крончевская и белобрысый мальчишка Володя Николаев — он ни секунды не сидел на месте, я то и дело теряла его из виду, пугаясь и внутренне возмущаясь. Нарвитяне были совершенно взвинчены: их обидно и бестактно несколько раз заменяли другими, и они боялись, что их заменят еще раз. Спокойно и уверенно держалась Ада Салу, она одергивала Володю и успокаивала меня:

— Не волнуйтесь, я за ним послежу, не исчезнет.

Володя, разумеется, исчез, и не один: он быстренько подружился с Адольфом Таммом из Вильянди, с Харальдом Ильвесом из Выру, с рапласким парнишкой Арведом Паэоргом и Карлом Хеллатом из Тарту и — увел их в Кадриорг! Они катались на трамвае, ели мороженое, опоздали к моменту назначенного сбора. Раскаяния разбудить в них не удалось — они были вполне довольны собой и таллинскими впечатлениями. Но наш общий план дня был нарушен.

Кажется, сердясь на наших первых нарушителей, все мы, остальные, и подружились быстро. Бурно осуждала мальчишек Этель Силларанд из Пайде. Ханс Лийв был предельно вежлив и от замечания воздерживался, но по выражению лица было ясно — не одобряет. Харри Лийдеман что-то ворчал — не разобрать было, то ли осуждающее, то ли одобрительное. Володя Аас, самый старший из мальчиков, предположил спокойно — вернутся, куда же им деться. А когда они вернулись, отвел в сторонку и что-то коротко и тихо сказал. И я поняла: будет Володя Аас, в дальнейшем «Ванд», моей правой рукой, надёжной и верной. Так оно и было. Я во многих случаях прислушивалась к его советам. Ребята его любили.