Тегеран – Ялта – Потсдам

Материалы конференций еще раз свидетельствуют о неизменной верности Советского Союза делу мира, демократии и прогресса, о его неустанной борьбе за создание условий, навсегда исключающих возрождение нацистской и милитаристской Германии и повторение агрессии, о стремлении СССР к справедливому урегулированию послевоенных проблем в интересах народов, о его всемерном содействии международному сотрудничеству.

Говоря о работе конференций трех держав, надо мысленно представить себе, в каких исторических условиях они проводились, какие огромные трудности преодолевались на пути к Тегерану, Ялте и Потсдаму. Даже сам процесс подготовки к этим встречам был сопряжен с большими препятствиями, он каждый раз требовал огромных усилий не только в сфере дипломатии. Победы Советской Армии на фронтах Отечественной войны, как правило, делали более сговорчивыми наших партнеров по переговорам.

Дело не только в том, что между тремя великими державами существовали серьезные разногласия по ряду коренных военных и политических вопросов. Существовали трудности и другого порядка, иногда чисто престижного характера и т. п. Вот что пишет У. Черчилль по поводу подготовки первой встречи глав правительств трех держав в Тегеране: «В принципе было достигнуто общее согласие относительно того, что она должна быть организована в самом ближайшем будущем, но тот, кто сам не участвовал во всем этом, не может представить себе, сколько тревоги и осложнений пришлось испытать, прежде чем была достигнута договоренность о времени, месте и обстановке этой первой конференции большой тройки, как ее стали называть потом». [4]

Шли довольно длительные переговоры по поводу места проведения первой, да и последующих встреч глав трех правительств. Англичане и американцы, например, называли различные удобные для них места, где они хотели бы организовать конференцию. Они предлагали Каир, Асмару, порты восточной части Средиземного моря, окрестности Багдада, Басру и т. д. Черчилль даже предложил провести встречу в пустыне. «В пустыне есть место, – писал он 14 октября 1943 г. Рузвельту, – которое я теперь именую „Кипром“, но настоящее название которого – Хатбания. Сюда Вам было бы гораздо легче прибыть из Каира, чем в „Кайр Три“ (условное название Тегерана. – Авт.), а для дяди Джо (И. В. Сталин. – Авт.) это лишь немного дальше. Мы могли бы разбить здесь три лагеря и жить комфортабельно в полном уединении и безопасности. Я собираюсь заняться деталями на случай согласия троицы». [5]

В своих посланиях Сталину и Черчиллю американский президент в основном ссылался на то, что он не может покинуть страну надолго по конституционным причинам. «Я должен с сожалением сказать, – писал Рузвельт главе Советского правительства, – что мне, главе государства, нельзя выехать в то место, где я не могу выполнять свои обязанности согласно нашей конституции… Поэтому с большим сожалением я должен сообщить Вам, что я не смогу отправиться в Тегеран. Члены моего кабинета и руководители законодательных органов полностью согласны с этим». [6] В этом же послании Рузвельт предложил Басру, Асмару, Багдад и даже Анкару в качестве предполагаемого места встречи.

Все это свидетельствует о тех трудностях, которые пришлось преодолевать на пути к встрече трех руководителей. Трудности эти, разумеется, были не чисто технического характера. Наши союзники и в этом вопросе пытались игнорировать реальную обстановку, сложившуюся в войне против фашистской Германии, выдвигая на первый план не интересы дела, а соображения престижного порядка.

Советское правительство с самого начала считало наиболее подходящим местом встречи глав трех государств Тегеран. Оно исходило из следующего. В ходе наступления советских войск летом и осенью 1943 года выяснилось, что наши войска могут и впредь продолжать наступательные операции против германской армии, и при этом складывалось такое положение, когда летняя кампания перерастала в зимнюю. «Все мои коллеги считают, – писал И. В. Сталин Рузвельту 19 октября 1943 г., – что эти операции требуют повседневного руководства Главной ставки и моей личной связи с командованием. В Тегеране эти условия могут быть обеспечены наличием проволочной телеграфной и телефонной связи с Москвой, чего нельзя сказать о других местах. Именно поэтому мои коллеги настаивают на Тегеране как месте встречи». [7]

После длительных переговоров союзники согласились на встречу в Тегеране. При этом надо иметь в виду, что блестящие победы советских войск, историческое сражение под Сталинградом сыграли свою роль и в этом деле. Наши союзники видели воочию, что Советская Армия наращивает с каждым днем удары по врагу, что она способна одна освободить Европу от гитлеризма. Нельзя не обратить внимания в связи с этим на замечание У. Черчилля, высказанное в одном из его посланий Рузвельту, которое наглядно показывает тревогу британского премьер-министра за развитие и исход событий. Имеется в виду его заявление о том, что «кампания 1944 года будет гораздо более опасной, чем все, что мы предпринимали до сих пор, и лично я беспокоюсь за ее исход больше, чем я беспокоился за 1941, 1942 или 1943 годы». [8]

Вопрос о месте проведения последующих двух конференций глав трех правительств также был предметом серьезных переговоров. Однако он решался уже сравнительно быстрее, чем это было при подготовке Тегеранской конференции. Очевидно, это объяснялось прежде всего стремительным развитием событий на фронтах Отечественной войны, создавшим новую обстановку в Европе. Теперь наши союзники сами были заинтересованы в созыве этих конференций. Особую активность в этом отношении проявлял премьер-министр Великобритании. Он был недоволен своими американскими коллегами, обвинял их в том, что «до их сознания очень медленно доходило резкое усиление коммунистического влияния, которое предшествовало и следовало за продвижением мощных армий, управлявшихся из Кремля». [9]

По мере приближения победы над фашистской Германией тревога и страх перед будущим у Черчилля усиливались. Читая его мемуары, относящиеся к последнему периоду войны, невольно приходишь к выводу, что он в это время был занят не столько делами ведения войны, сколько размышлениями о будущем и главным образом вынашиванием планов против демократического движения в Европе, против Советского Союза, великая армия которого приносила свободу и независимость европейским народам. «Коммунизм поднимал голову за победоносным русским фронтом, – сетовал Черчилль. – Россия была спасительницей, а коммунизм – евангелием, которое она с собой несла». [10] Его постоянно преследовал вопрос: «Гитлер и гитлеризм… обречены, но что произойдет после Гитлера?». [11]

Стремясь повлиять на течение событий, правящие круги Англии и США в то же время не могли не учитывать все возрастающую роль и авторитет Советского Союза на международной арене. Они вынуждены были считаться с объективной реальностью, которая сложилась в результате того, что Советский Союз, его вооруженные силы играли и сыграли решающую роль в разгроме фашистских полчищ. Именно эти обстоятельства явились главной причиной, толкавшей правительства союзных держав на переговоры и на проведение встреч на высшем уровне.

11 мая 1945 г., то есть через 2 дня после победы над Германией, Черчилль писал новому президенту США Трумэну: «Я считаю, что мы должны вместе или по отдельности в один и тот же момент обратиться к Сталину с приглашением встретиться с ним в июле в каком-нибудь неразрушенном городе Германии, о котором мы договоримся, чтобы провести трехстороннее совещание. Нам не следует встречаться в каком-либо пункте в пределах нынешней русской военной зоны. Мы шли ему навстречу два раза подряд». И тут же он высказал сомнение в том, чтобы «с помощью каких-либо соблазнов от Сталина удалось добиться предложения о трехсторонней встрече». [12] Его тогда уже обуревала идея о так называемом «железном занавесе» между Востоком и Западом, который в послевоенные годы стал своеобразным символом «холодной войны». Через три дня после великой победы в послании президенту США Черчилль писал: «Железный занавес опускается над их фронтом. Мы не знаем, что делается позади него». [13]