Дорга, ведущая к храму, обстреливается ежедневно

— Если для кого-нибудь из раненых нужна кровь, выезжаем прямо к донорам на дом. Система отлажена, проблемы возникают, только если требуется редкая группа крови. Вот Женя Бондаренко — единственная в городе с третьей группой, резус отрицательный — молодец, опять 500 миллилитров сдала. Так и зовем себя: «вампирши» да «кровопийцы». Коллектив у нас весь женский, дружный. Вчера был праздник, день рождения у Маши, лаборантки, так мы дома всяких лакомств — кто что наскреб — наготовили. И стихи ей на открытку сочинили — как в студенческие годы:

Конечно, такого не забыть… Вчера ночью у нас в госпитале парень умер. Его мать — молодая женщина, сорок с небольшим, пятеро сыновей у нее было, старшему всего двадцать три. Так эта война уже четвертого сына отняла, остался последний, десятилетний. И она в уме повредилась: сидит — и то закричит, то засмеется страшно…

На всякий случай я решила проверить свою группу крови. Оказалось — вторая, резус отрицательный.

— Ах, какая кровь редкая, королевская, — мечтательно качает головой тетя Валя. — Жаль, что ты больше в Гудауте находишься. Но, знаешь, если не против, оставь свой тамошний адрес: вдруг кому-то из раненых понадобится…

В госпитальный двор заезжает министерская красная «Нива». Отар Осия знакомит: «Это француз, доктор Морис Негрэ из международной организации „Врачи без границ“. А это корреспондент из Москвы». Морис скептически разглядывает мой боевой наряд. Я напрягаюсь и гордо выдаю: «А ля герр ком а ля герр!». Полный восторг.

Госпитальный шеф-повар Роза угощает нас обедом. Между делом Морис объясняет, что его организации уже 22 года, она объединяет более тысячи врачей-добровольцев из разных стран. Ее представители работают в 76 государствах, там, где разразились крупные стихийные бедствия или идет война:

— Мы не получаем денег за свою работу. Меня и коллег — Рене Латаста и Сильвена Лафрана — сюда привела солидарность, сочувствие к людям. Кстати, согласно нашему уставу, мы абсолютно нейтральны: коммунисты, капиталисты, мусульмане, христиане — раны у всех болят одинаково. В Гудауту приехала наша, французская секция, в Сухуми — испанская. Работа на обеих сторонах — принцип организации, это связано и с заботой о безопасности сотрудников.

— Но ведь существуют Международные конвенции о неприкосновенности врачей?

— На войне никогда нельзя обеспечить стопроцентную безопасность. К примеру, чтобы избежать подозрений в шпионаже, данные о состоянии дел мы сообщаем только в центральное бюро организации. По нашей рации мы можем беседовать с Москвой, Ереваном или Парижем, но никогда даже не будем пробовать поговорить с Сухуми.

— Что вы можете сказать об организации медслужбы в Абхазии?

Морис уважительно качает головой:

— У работающих здесь врачей высокая квалификация и культура. Я в организации с 79-го года, однако нигде не видел таких хороших специалистов. Отлично организована и административная сторона, единственно, где пригодился бы наш опыт — организация аптечных складов. Огромная проблема — ампутации, ведь многие молодые люди стали инвалидами и это очень тяжело для них…

Обед закончен. Морис резюмирует: «Самая лучшая кухня в Абхазии — в новоафонском госпитале!». Французы, как известно, в этом деле толк знают, и теперь слава повара Розы станет международной. Впрочем, она ее вполне заслужила: готовит, как дома, с травками, пряностями — по традициям армянской кухни. Причем зелень, фрукты, овощи Роза, как и все новоафонки, приносит с собственного огорода.

Когда госпиталь обстреливали особенно мощно, случалось, что обед задерживался: очень повар боится «Града». Впрочем, это действительно пострашнее грозы, и, признается Роза, если бы не безмерно уважаемый начальник — Лев Забетович Аргун, может, и эвакуировалась бы. Для Льва Забетовича и гостей у нее всегда найдется «сок из монастырских подвалов» — знаменитое «черное» домашнее вино. При этом Роза доверительно сообщает, что припасла немного и другого — просто замечательного! — вина: «Но его — берегу до Победы…»

— Скажите, это вы — Гелин? — московская тележурналистка Света Беклемищева — талантливый и благородный человек — наклоняется над госпитальной койкой. — А как вас зовут?

— Владилен, — отвечает Дед с невинным видом.

— А отчество?

— Авраамович, — еще невиннее.

Света, растерянно:

— Вы меня разыгрываете, да?

— Да нет, — ехидно улыбается Дед. — Так и есть — Владилен Авраамович.

Накануне ему ампутировали обе ноги.

На передовой его все звали «Дедом». Наверное, из-за бороды, ведь москвичу-добровольцу Гелину — всего 55 лет. Впервые он попал в зону конфликта в январе 1992-го, в составе правозащитной миссии, побывал на обеих сторонах, принимал участие в освобождении пленных и заложников. Разобравшись в происходящем, принял решение: в начале июля 1993 вступил в абхазскую армию. Специалист по взрывчатым веществам, на фронте Дед занимался обезвреживанием мин — успел «снять» более 100, не считая четырех авиабомб. 22 июля, отступая под обстрелом, в темноте наскочил на пластиковую мину-ловушку.

Если на передовой слагали легенды о его храбрости, то после ранения — о мужестве. В таком возрасте перенести несколько операций, потерять ноги и при этом — ни слова жалобы. Попросил, чтобы из Афона его перевезли в Гудаутский госпиталь — там легче будет консультировать уже появившихся у него учеников. Прилетела выхаживать жена — Зоя Николаевна.

На долечивание и протезирование Деда перевезли в Москву. По его словам — ненадолго: «Там по моей специальности еще на много лет работы хватит. Сам уже возиться с минами не смогу, но займусь подготовкой саперов-профессионалов».

— Вот, говорят — пуля не выбирает. На самом деле она очень даже выбирает — именно тех, кто нес в себе лучшие черты абхаза…

Погибла санинструктор Инга Габния: у Шромы она и еще один боец укрылись в пустом доме, забились в угол, Инга положила голову на его колени. Залетевший в окно осколок попал девушке в висок. Парень просто обезумел, ходил, повторял: «Она же меня собой прикрыла».

Эльдар — азербайджанец из Карабаха. Круглый сирота, три года боевого стажа. Утверждает, что ему семнадцать, на вид — не больше четырнадцати, хорошенький, как картинка. Совсем по-детски неравнодушен к жвачке.

— Что значит — почему приехал? Если так рассуждать — почему другой должен воевать, почему не я — никто бы не приехал.

— Но у тебя дома тоже война…

— Там не воюют — там торгуют!

— С местными армянами не ссоришься?

Изумленный взмах ресниц:

— Зачем ссориться? Есть плохие армяне, есть хорошие — все люди разные, мы у Шромы с армянским батальоном вместе были — отличные ребята. А после войны хочу здесь остаться: женюсь на абхазке, виноград разводить буду.

— Все-таки 70 лет Союз был одним целым, делить его по живому невозможно, это больно! И кто спрашивал сам народ — хочет ли он этого?

Советские времена здесь часто поминают добрым словом, многие добровольцы всерьез считают, что воюют «за восстановление Союза». Да, конечно, сегодня рвануло то, что копилось годами, именно с тех, тридцатых советских лет, но — «войны тогда не было».

Заведующий отделом истории средних веков Абхазского государственного музея Ермолай Аджинджал — вылитый Хранитель музея Лебедев из фильма «Белое солнце пустыни»: две андерсеновские «невинные души», затянутые водоворотом войны. К счастью, в отличие от своего несчастного коллеги, Аджинджалу чудом удалось выжить.