Встреча с границей

...Аверин зашел в мой кабинет вечером. Стоя у порога, поднес руку к фуражке и доложил:

— Товарищ капитан, ваше приказание выполнено, — и добавил уже совсем другим тоном. — В нашем лесу гуляет. Не подпускает, правда, пока...

Он хотел еще что-то сказать, но, видимо, стеснялся. Я ждал. Наконец, шумно вздохнув, Аверин спросил:

— А этот тип, который лосиху убил — Юханссен?

— Да, — ответил я.

— Сволочь! — зло сказал Аверин.

Он ушел, а я еще долго сидел и думал о том, что Аверин впервые в жизни столкнулся с чужим миром, о котором знал только понаслышке. Это был злой мир. Он ничем не был похожим на тот, в котором вырос Аверин и в котором действует закон человеческой доброты. Хотя от того мира до нашего было всего полтораста метров поросшей камышами протоки...

Николай Зайцев

ПЕТКО И НАТКА

С офицером Ганевым мы ехали в пограничный отряд. Дорога шла лесом. Дубовые ветки стегали по запыленным бокам «Варшавы». Ганев смотрел на глинистую колею с застоявшейся дождевой водой и иногда помогал шоферу половчее объехать очередной ухаб. Лицо спутника чуть усталое, на лбу глубокие складки. Губы сжаты. Большие карие глаза прищурены, нацелены на разбитую колею.

Я глядел на Ганева и пытался угадать, кем он был до службы в армии: учителем, чиновником? Руки у него крупные, пальцы узластые: изрядно потрудился человек. С такими руками он скорее был грузчиком.

Дорога вырвалась из лесу, пошла полем, и спутник облегченно откинулся на сиденье. Я спросил, кем он был до военной службы. Ганев обернулся ко мне, несколько секунд молчал, а потом спросил:

— А вы не испугаетесь, если скажу?

Я недоуменно пожал плечами.

— Одна у меня была специальность — подсудимый. Сто один год тюрьмы... — На лице Ганева появилась веселая усмешка. — Правда. Сто один год получил от фашистского суда. Не досидел каких-нибудь лет сто: некогда было, партизанил.

Спутник показал на убегавшую дубовую рощу. Вот в таких лесах пришлось ему драться с фашистами.

Увидев пограничную вышку и часового на нем, он задумчиво сказал:

— Теперь наше дело продолжает молодежь. Боевые ребята служат на заставах...

Вечером у знакомого нам майора Марковского состоялось семейное торжество. Пришли с застав офицеры с женами, солдаты и сержанты. Играл аккордеон, пели песни, танцевали хоро. Всем было весело. Только двое — офицер и молодая женщина сидели в углу и молча наблюдали за весельем.

Я показал на них Ганеву.

— Почему не веселятся?

Он тихо шепнул:

— Горе переживают, считают, еще не время им веселиться. Молодые, переживут. Из-за них, собственно, я и выбрал такой маршрут.

— Из-за них?

Ганев слегка повел головой из стороны в сторону. По-болгарски такой жест означает «да».

Я стал наблюдать за капитаном и миловидной, с застенчивой улыбкой женщиной. Ее слегка смуглые щеки заливал румянец. Лицо же капитана отличалось матовой белизной, как будто его и не трогало южное солнце. Льняные волосы вихрились, он то и дело приглаживал их ладонью. Мне показалось, что я его уже где-то видел. Капитан был похож скорее на русского, чем на болгарина.

Ганев придвинулся ко мне, сказал:

— Это капитан Петко Петков — самый богатый человек.

— Он что, по «Спорттото» выиграл?

Грешным делом и я из-за интереса купил в Варне купон «Спорттото». Стоит он недорого — всего тридцать стотинок. Это небольшой листочек, разделенный на клеточки. Их сорок девять, по числу видов спорта. Надо зачеркнуть любые шесть клеточек, если зачеркнутые цифры совпадут с цифрами розыгрыша — ты счастливец.

Собеседник уклонился от ответа.

— Вы спросите лучше у Петкова, — он усмехнулся, порывисто встал и вошел в круг танцующих.

Вскоре я сидел рядом с Петко и его женой Наткой. Потягивая из стакана вино, капитан рассказывал о себе, о своей заставе. А мне не терпелось выяснить, почему говорят о нем как о богатом человеке, и я спросил его об этом.

— Кто вам сказал?

Я показал глазами на Ганева, танцующего хоро.

— А-а, — с усмешкой протянул Петко. — Я богаче хотя бы тем, что моложе его...

Петко достал папиросу, размял ее и закурил. Подперев голову рукой, он с наслаждением затянулся и выпустил колечки сизого дыма.

— Я действительно богач, — задумчиво произнес Петко. — Говорят, человек богат Родиной. А у меня их две. Родина матери и родина отца. По матери — я украинец, по отцу — болгарин. Для меня обе родины дороги и любимы. Говорят, бедна любовь, если ее можно измерить. А чем мою любовь измеришь? А любовь болгарского народа к советскому? Нет такой меры.

Отец Петко, бывший политэмигрант, коммунист, участник Великого Октября, долгое время жил в Советском Союзе. Женился на украинке. Как только была освобождена Болгария, он привез туда семью. Так у Петко появилась вторая родина.

Узнав о возвращении Ганчо Петкова, односельчане пришли поздравить новосела и по старому обычаю радостно целовались трижды сперва с отцом, потом с матерью, стеснительно выставляли на стол кто бутылку сливовицы, кто плетенку сухого вина. В доме стало шумно.

— Живы-здоровы и славу богу, — говорили крестьяне, ласково поглаживая по плечу отца. — До́бре до́шли!

Мать хлопотала у стола, предлагая русские и украинские кушанья, наливая вино в небольшие граненые рюмки, когда-то подаренные ей на свадьбу.

Подошел к ней новый сосед и, заглядывая в глаза, весело и озорно на всю хату крикнул:

— Э-э, хозяйка, для такой встречи мелка посуда. Давай чашки, из коих монахи балуются...

Все захохотали. Мать проворно достала дорогие вместительные чашки. Они звенели, когда в них наливали вино. Мать тоже держала чашку, чокалась и говорила: «С доброй встречей!» Но вино не пила, показывая свою степенность перед новыми людьми.

— Маша, пригубь, раз такое дело.

Отец поднимает чашу. Мать машинально вытирает о передник и без того чистые руки, отшучивается:

— Не пьют одни столбы, да и то от дождя сыреют. — Она подносит чашку к губам и тут же ставит на стол.

Хата постепенно наполняется табачным дымом. Звенела музыка. Кто-то держал в руках валенки с союзками. Валенки — диковинка, здесь в них не ходят. Из рук в руки передавался семейный альбом, рассматривались фотографии. А в углу уже рождалась песня «Гей, балкан!»

Вот так и запомнилась Петко первая встреча с новой родиной.

— Потом мы с братом пошли учиться в гимназию, — говорил Петко, посматривая то на Натку, то на меня, как бы проверяя, действительно ли меня интересует то, о чем он рассказывает. — А когда закончили учебу, отец с матерью держали совет: куда нас определить. Мать хотела, чтобы учились в институте. А у отца был другой план: он хотел, чтобы мы были военными.

«Родину надо защищать. Столько сил отдано, чтобы Болгария стала социалистической. Кому, как не нашим сыновьям, ее охранять?»

Мать постепенно сдавалась перед доводами отца. Я подал заявление в военное училище. Брат уехал служить на пограничный контрольно-пропускной пункт.

Провожая его, отец говорил:

— Границу охраняет и грек, и турок. Но ты особый боец, особый пограничник. Ты не только охраняешь границу, ты охраняешь еще и ленинскую правду...

«Ленинскую правду!» Я не раз потом задумывался над словами отца. Как верно и мудро он сказал, определяя нашу цель в жизни...

Было поздно. Гости Марковского начали расходиться. Натка легонько тронула за руку мужа. Он виновато улыбнулся и виновато посмотрел на нее: раз начал, надо досказать.

После училища Петко служил на Дунае. Служба шла хорошо, и река нравилась, особенно ночью. Вода гладкая, маслянисто-черная, похожая на расплавленное стекло.

Каждая река по-своему пахнет. Но Петко из сотен рек отличил бы запах Дуная. Какую-то особую свежесть несут его воды. А над ними гуляет терпкий, настоянный на миндале и жасмине, ветерок. Лучшего места не придумаешь! Казалось, здесь можно служить весь срок. Но Петко не задержался на Дунае. Вызвал его командир и сказал: