Я слышу все Почта Ильи Эренбурга 1916 — 1967

Дорогая Любовь Михайловна,

я был болен, не видел газет и лишь сегодня узнал о Вашей — и нашей — великой утрате. И только теперь почувствовал, какое это было счастье сознавать, что среди нас Эренбург. Никаким разбойникам пера, никаким мошенникам печати не удастся очернить клеветой его гордое имя борца за человечность и правду… Рассеется как дым клевета профессиональных лгунов — и народ с великой благодарностью вспомнит о своем защитнике и друге.

Простите, что я пишу так бессвязно — так поразило меня это внезапное горе.

С глубоким уважением

ФЭ. 3825, 29.

Дорогая Любовь Михайловна,

с большим прискорбием узнала из газет о смерти незабвенного Ильи Григорьевича.

Хочу выразить свое искреннее соболезнование в это тяжелое для вас время.

С дружбой и сочувствием

ФЭ. 3824, 37. Софья Христиановна Лисицкая-Кюпперс — художница, искусствовед, вдова художника Эль Лисицкого, с которым ИЭ был дружен с начала 1920-х гг.

М<осква,> 7.IХ.<19>67

Глубокоуважаемая Любовь Михайловна!

Понимаю всю неловкость обращения к Вам в эти дни по делам, которые могут лишний раз напомнить Вам о том, что еще и без того не могло улечься, но, думаю, Илья Григорьевич не осудил бы меня.

Незадолго до его болезни я получил (в ответ на мое письмо) уведомление от него о том, что 16 глав седьмой части «Люди, годы, жизнь» написаны и что он мог бы дать их мне прочесть, но, — писал он, — может быть, лучше подождать, пока книга будет закончена.

Это позволяет мне просить Вас, Любовь Михайловна, дать, если возможно, не откладывая, мне на прочтение все то, что было написано до рокового дня. Я быстро прочту и уведомлю Вас о видах редакции на конец этого или начало будущего года [1269].

Если же Вам решительно не под силу еще заниматься этим, то простите меня.

Для девятой книжки «Н<ового> М<ира>» я написал об Илье Григорьевиче. Конечно, с расчетом, чтобы прошло, но все же, надеюсь, по-иному, чем другие [1270].

Позвольте пожелать Вам сил и твердости душевной для выполнения тех задач, которые теперь встают перед Вами.

С глубоким уважением

Впервые — в коммент. к ЛГЖ (т.З. М., 1990. С.401–402). Подлинник — ФЭ. Ед.хр.3815. Л.1.

8 сентября 1967

Дорогая Любовь Михайловна!

Все летчики ветераны полка «Нормандия-Неман» глубоко переживают потерю Ильи Григорьевича, спутника Вашей жизни, большого советского человека и всемирного писателя, друга французского народа и большого друга «Нормандии-Неман». Всей душой и сердцем присоединяемся к Вашему горю и печали советских людей. Вот что нам написал Илья Григорьевич, статьи которого все так ждали и жадно читали на фронте в дни В<еликой> О<те-чественной> В<ойны>: «28 декабря 1966. Дорогие друзья. Хочу поздравить вас с новым годом. Вы были нашими друзьями в тяжелые годы и вы остаетесь нашими старыми друзьями теперь, когда дружба между обоими народами торжествует. Илья Эренбург». Он прав, после таких испытаний мы навсегда друзья. С большим сердечным приветом от всех нас. Присоединяюсь к горю, обнимаю и целую Вас.

ФЭ. 3829, 43.

9 сентября 1967

Дорогая Любовь Михайловна,

стечение многих экстраординарных и трудных обстоятельств помешало мне — к великому моему огорчению — написать Вам раньше мое глубокое сочувствие в Вашем горе. Неожиданная смерть Ильи Григорьевича меня потрясла. Я знаю сама, что значит потерять самого близкого друга и попутчика всей жизни. И к концу нашей собственной — живешь как на кладбище — среди множества дорогих могил. Ушли все. Почти все. Сколько осталось в живых моей жизни, нашей? Горько и тяжело.

Милая, горю помочь нельзя, но хочется, чтоб Вы знали, что всей душой я с Вами.

Обнимаю дружески и сердечно

ФЭ. 3829, 26. Саломея Николаевна Андроникова (по мужу Гальперн; 1888–1982) — в эмиграции с 1919 г., близкая знакомая многих известных русских поэтов и художников.

12 сентября 1967

ФЭ. 3825, 15–16. Наири Зарьян (1900/01-1969) — армянский писатель; ИЭ познакомился с ним в 1959 г. в Армении. А.Степанян — армянская писательница.

Дорогая, дорогая Люба,

мне страшно трудно писать Вам сейчас. С Вами обоими я был десятки лет несказанно тесно связан, и сейчас чувство жуткой неизбывной бреши оттесняет все остальное. Когда в конце августа я был в Москве и Илья звал меня приехать, я знал — это значит проститься, и когда мне вдруг закрыли путь к нему [1271], на меня легла тяжесть бессильной грусти. Сейчас так хотелось бы просто посидеть с Вами, Люба, рука в руку и глаза в глаза, помолчать вместе и вместе повспоминать. Так трудно о таких вещах говорить вдаль. И все думается, почему все встречи с Ильей последних лет были так отрывочны и обрывисты. Только задним числом я знал: столько надо было сказать друг другу. Столько мы умели когда-то друг другу сказать. Давайте пообещаем друг другу, Люба, когда будущим летом встретимся, это будет истинная, неподдельная встреча.

Горячо обнимаю.

ФЭ. 3829, 47.

19 сентября 1967

Дорогая Любовь Михайловна,

мне хочется сказать Вам, что я непрерывно думаю о Вас не только потому, что разделяю и понимаю Ваше горе, может быть, как никто, но и потому что к Вам и Илье Григорьевичу я всегда чувствовала особенную симпатию, несмотря на то, что мы редко встречались и даже не были по-настоящему дружны. Каждый раз, когда я бывала в Москве, мне хотелось приехать к Вам, но я боялась быть назойливой, было как-то неловко отнимать у Вас время, но я всегда чувствовала вас обоих близкими для себя людьми, тяжело переживала обиды и оскорбления, которым иногда подвергался Илья Григорьевич, и радовалась и гордилась его неуступчивой позицией в том, что он любил и ценил. Утрата Ильи Григорьевича, так же как утрата Сарры [1272], которая для меня очень тяжела, побудила меня написать Вам это письмо. Горячо обнимаю Вас.