Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей

Из его рассказа я сделал вывод, что все произошло неожиданно и по чистой случайности. И что Лагранж и тайные общества ^{450}, обнаружив, что кругом хаос и страна без хозяина, этим воспользовались, ибо поняли, что пробил их час.

Когда рассказ подошел к концу, возбуждение короля, прошло, и наступила апатия. Я так расстроился, что не мог произнести ни слова. Испытывая огромную жалость к этому добросердечному и умному человеку, который, когда я был еще юн и безвестен, всячески меня облагодетельствовал, я с почтительной нежностью взял руку его величества и поднес ее к губам. Он взял мою руку в свои, поднялся и привычным голосом сказал: «А теперь я отведу вас к королеве».

И король отвел меня в гостиную, где королева вышивала в окружении фрейлин. За ее спиной стоял генерал Дюма и другие придворные. Король, так, будто он был в Тюильри, веселым голосом представил меня присутствующим. Ее величество приняла меня без малейшего. напряжения, с сердечностью и трогательной непосредственностью и поинтересовалась, как поживает моя жена. <…>

Сэр Роберт Пиль, отказавшийся от поста премьер-министра в 1839 году, когда у него, по существу, не было конкурентов, был не прочь занять этот пост годом позже, когда правительство пыталось смягчить государственную монополию и предложило снизить пошлины на зерно, строительный лес и пр. Естественно, против выдохшегося кабинета министров были настроены многие. Пиль был доволен, не припомню, чтобы он когда-нибудь был так взволнован. «Страна с нами», — не раз повторял он.

О его дальновидности эта фраза не свидетельствует.

Я обедал у графа Моле (кажется, в 1842 году) и сидел рядом с Александром Гумбольдтом. Он уже тогда был очень стар, однако прожил еще десять лет. Старческими хворями он не страдал, был оживлен, общителен, любезен. Беседовать с ним было одно удовольствие, и мне стыдно, что я почти не запомнил, о чем шла речь. Напротив меня сидел Виктор Гюго: красивый человек, тогда ему было никак не больше сорока, выглядел же он еще моложе.

Смайлз имел обыкновение говорить: «Бульвер терпеть не может Диккенса — и в то же время не в состоянии без него жить. Мотылек и свеча». ^{451} <…>

Принц-консорт не раз в тот год говорил мне, что итальянцы «себя изжили». Примечательно, что со времен Кавура ^{452} и вплоть до сегодняшнего дня у них и в самом деле не было ни одного дельного политика.

Принц сказал также, что французам следует «задавать трепку» (именно так он и выразился) каждые пятьдесят лет — в противном случае мирная и безопасная жизнь не наступит никогда. Французы, сказал он, тщеславны, падки на военную славу и не брезгуют мародерством. Это — мелкая нация (сказал он), и, в конечном счете, ее всегда бьют.

Однажды, примерно за год до смерти, принц сказал мне: «Лорд Джон Рассел очень любит цитировать короля Вильгельма III ^{453}, называя его свободолюбцем, но на этот счет существуют разные мнения. Отчего же, если уж на то пошло, не превозносить Вильгельма за то, чем он и в самом деле прославился? Никто ведь не станет оспаривать, что именно он возглавил союз европейских народов против Франции и отстоял европейскую свободу».

Я бы нисколько не удивился, если бы наиболее видные сочинители Франции за последние четверть столетия заняли в своей литературе то же место, какое в нашей литературе занимают елизаветинцы.

Среди этих авторов выделяются, на мой взгляд, двое, хотя по стилю они решительно не похожи. Это — Жорж Санд и Бальзак. Не стану говорить о Жорж Санд как о французском Шекспире, ибо у них мало общего; Бальзака же многое роднит с Беном Джонсоном. Что до Санд, то она, по моему мнению, является лучшим прозаиком — во всяком случае, из всех пишущих на современных языках. Санд отличается такой же страстностью, как Руссо, и гораздо более колоритным стилем. Ни один писатель до нее не обладал столь же изощренным чувством природы, не писал с той же образностью и одновременно точностью. Дюма и прочие будут, возможно, со временем восприниматься как наши Марло, Мессенджеры, Бомонты и Флетчеры, Форды и т. д.

Принц Наполеон ^{454} приехал в Англию — остановился в «Кларендоне», свою визитную карточку самолично завез в Гровнер-Гейт. Таким образом, я был вынужден просить аудиенции, хотя встречаться мне с ним не хотелось. Его сходство с портретами первого императора невероятно; похож он на своего дядю, насколько я могу судить по тому, что слышал и читал, и манерами. Исключительно умен, блестящий собеседник, искрометная жизнерадостность, жесты выверенные, как в пантомиме.

В беседе, продолжавшейся час, убеждал меня, как важно для обеих стран взаимопонимание между консерваторами и его семейством. «Вы все говорите, что выступаете за союз с французами, но „союз с французами“ должен быть выгоден и для Франции. Мы готовы быть с Англией заодно абсолютно во всем, но, стоит нам попытаться извлечь из альянса хоть какую-то пользу для себя, как вы поднимаете крик. Разумно ли это? Неужели так будет продолжаться и дальше? Должна ли Франция сделать вывод, что „альянс“ — это всего лишь вежливое слово? Мы поддержали вас в Русской войне ^{455}, за которой с очевидностью стояли английские интересы, а также в Китае, где нам нечего было делать. Мы всегда готовы идти с вами рука об руку, действовать в интересах Британии, более того — жертвовать своими интересами ради ваших. Но ведь и вам следовало бы учитывать наши интересы, не правда ли? Бонапартам не пристало более сидеть в домашних туфлях Бурбонов!»

Говорили с Бульвером о судьбе, о жизни и смерти и пр. «С вашей жизнью и смертью все ясно, — заметил Бульвер. — Вы умрете в упряжке».

Мысли и наблюдения: человек, история, политика