Достичь небес

Эта иллюзия слишком призрачна, чтобы заметить ее с самолета; возникает она в результате дифракции — того самого явления, которое заставляет опущенный в воду карандаш казаться сломанным. Шар поднимается, и воздух становится все более разреженным; мы смотрим сверху на землю через слой постепенно уплотняющегося воздуха. Кажется, что все вокруг склоняется к нам, будто земля берет нас в ладони.

Мало кто из новичков в аэронавтике ожидает увидеть из корзины шара настоящий космос: тем не менее после начала подъема небо очень скоро начинает темнеть. Я не в состоянии объяснить, почему это зрелище производит такое сильное впечатление, но я стал, безусловно, не первым аэронавтом, у кого при этом навернулись слезы на глаза. Еще в XIX в. большой знаток авиации Монк Мейсон, который никогда не лез за словом в карман, написал с подлинной страстью о том, как аэронавт «получает… безошибочные знаки приближения к нижней границе той пустой и бесконечной пропасти, что для него недостижима; и у меня нет сомнений в том, что, будь у него возможность продолжить свое движение до самых пределов атмосферы, он… увидел бы непроницаемую бездну абсолютной черноты, в которой всякий видимый источник света горит как диск застывшего пламени».

Воздух по мере подъема разрежается невероятно быстро. Первые признаки высотной болезни чувствуются уже на высоте около 3000 м. над уровнем моря. Упорная головная боль? Все дело в низком давлении, которое пытается выпить ваш мозг через глазницы. Воздух здесь так разрежен, что большинству людей трудно дышать. Люди, живущие на таких высотах, — гималайские шерпы и обитатели затерянных в Андах деревушек — за множество поколений выработали завидную способность жить при более низком, чем на нормальных высотах, уровне кислорода.

Поднимемся еще на 3000 м. Мы едва преодолели две трети высоты Эвереста, а остальное человечество уже осталось позади — вернее, внизу. На этих высотах не живет никто: человеческие легкие просто не справляются. Теперь поднимемся непосредственно на вершину Эвереста: 8848 м. Большинство нетренированных людей, внезапно оказавшись здесь, упадут без чувств не больше чем через шесть минут. Даже если вы дышите через кислородную маску, из-за низкого атмосферного давления (около трети от нормального) кровь засасывается в легкие.

Лет через двадцать после появления первых воздушных шаров аэронавты начали добираться до смертельно опасных высот. В 1803 г. Этьен Робертсон, поднявшись на высоту 7000 м, начал задыхаться. Еще через год шар с графом Франческо Дзамбеккари и двумя пассажирами был подхвачен над Адриатикой восходящим потоком: «Мы с трудом слышали друг друга, даже когда кричали во весь голос. Мне было плохо; меня рвало. У Грасетти шла носом кровь. Мы оба быстро и тяжело дышали и ощущали давление в груди».

В 1862 г. Британская ассоциация содействия науке, пытаясь разобраться в связанных с большой высотой опасностях, выделила метеорологу доктору Джеймсу Глейшеру и знаменитому аэронавту Генри Трейси Коксвеллу некоторую сумму денег на исследования верхних слоев атмосферы. В обычной одежде, без шапок и перчаток, исследователи стартовали в городке Вулверхэмптон. Шел дождь.

На высоте 4500 м температура опустилась до восьми градусов мороза по Цельсию. На инструментах Глейшера и по краю отверстия в шаре начал формироваться лед. На 7500 м температура воздуха упала до -21 °C. Руки и губы аэронавтов посинели от холода, глаза едва не вылезали из орбит, но Глейшер мужественно продолжал эксперименты. Он захватил с собой голубей, чтобы посмотреть, как они будут чувствовать себя на больших высотах, и теперь вынул одного голубя из ящика и выбросил его за борт корзины. Голубь камнем упал вниз.

На высоте 8500 м Коксвелл внезапно сообразил, что уже не может дотянуться до фала, при помощи которого можно открыть клапан и выпустить газ из шара. Он схватился за железное кольцо у основания шара и попытался подтянуться повыше, но руки примерзли к металлу.

У Глейшера начались судороги, он потерял сознание. Коксвелл, мучимый рвотой, из последних сил подтянулся на железном кольце и схватился за фал зубами. Через некоторое время ему удалось перегрызть веревку, потеряв при этом зуб.

Спуск Коксвелл и Глейшер начали на высоте 10 500 м. Посадка была жесткой, но оба исследователя уцелели.

Мы же поднимемся еще выше. 11 700 м. Мы еще в состоянии дышать только потому, что я не забыл прихватить с собой баллоны с чистым кислородом.

И еще выше. Кислородные маски плотно, ужасно плотно прижаты к нашим лицам; чтобы выдохнуть, нужна приложить серьезное усилие. Воздух предпочитает выходить из легких через слезные канальцы. Глаза постоянно слезятся и болят. Быстрее надевайте компенсирующий жилет. Это что-то вроде плотной рубахи, подбитой изнутри надувными пузырями. Дышать становится легче, но теперь кровь устремляется из туловища в руки и ноги.

Пора, пожалуй, надевать противоперегрузочные костюмы. Здесь уже есть надувные емкости, помогающие поддерживать живот, бедра и икры ног. Так лучше? Попытайтесь немного отдохнуть. Эти штуки были придуманы для экстренных ситуаций. Если кабина вашего военного самолета неожиданно разгерметизируется, такой костюм даст вам пару жизненно необходимых минут, чтобы успеть свалить самолет в пике и опуститься хотя бы до 11 400 м. Иначе минуты через две вы потеряете сознание — кровь, расширяясь, просочится в окружающие ткани и заполнит все доступные полости.

Мы не попадем в космос, потому что очень скоро вокруг нашего шара не останется ничего, в чем можно было бы свободно перемещаться. Сложно сказать, на какую максимальную высоту нам удастся подняться. Между атмосферой Земли и открытым космосом не существует четкой границы. Американский инженер венгерского происхождения Теодор фон Карман провел границу между атмосферой и космосом на высоте 100 км. На этой высоте, говорил он, воздух настолько разрежен, что самолету пришлось бы лететь очень быстро, чтобы его крылья работали, — настолько быстро, что он просто вышел бы на орбиту.

Мы прошли уже треть пути до линии Кармана; максимальная высота, достигнутая когда-либо человеком на воздушном шаре, составляет 34 670 м. Правда, офицеры ВМС США Малкольм Росс и Виктор Пратер-мл. в 1961 г. использовали для своего полета прототип космической капсулы. Я не стал нас так баловать.

Если же говорить о физической реакции тела, то мы уже в космосе. Слюна начинает пузыриться. Кожа местами вспухает. Желудки вздуваются, а глаза пытаются выскочить из орбит. Но — отличная новость! Мы не взорвемся! Такого никогда не происходит. Даже без полетного костюма, защищающего кожу, она достаточно прочна и не порвется. Наши тела всего лишь раздуются до вдвое большего, чем обычно, объема, когда вода внутри закипит и превратится в пар.

Но давайте лучше о хорошем (в конце концов, мы всего лишь травим байки). Артур Кларк, мечтатель, пророк космоса и автор сценария к фильму «2001: Космическая одиссея», заставил своего астронавта Боумена перепрыгнуть без скафандра из космического катера в шлюз, проведя в космическом вакууме около десяти секунд. На самом деле (это известно после нескольких несчастных случаев в промышленных вакуумных камерах) у Боумена до отключения сознания прошло бы около пятнадцати секунд. После этого у спасателей оставалось бы примерно полторы минуты на то, чтобы его оживить.

Испугались? Я — да! Пожалуй, пора начинать спуск.

Ребенком меня мучили сны о том, что я умею летать. Я знал, что реализовать эту мечту мне будет непросто. Прежде всего, я не слишком силен в технике. Я дислексик и часто путаю право и лево. (Я не одинок в этом: самая частая навигационная ошибка, известная горноспасателям, заключается в ошибке на 180°. Люди то и дело устремляются в направлении, строго противоположном тому, куда им нужно!) Тем не менее у меня есть инженерная интуиция. Меня завораживает то, как работают машины, как они устроены и как их можно было бы устроить иначе.

В 1980-е гг. имя Пера Линдстранда звучало очень громко, и человеку, который, так же как я, интересовался технологией полета, новыми материалами и новыми безумными инженерными идеями, трудно было о нем не знать. Пер объяснил мне, что прежде шары-рекордсмены летали на высоте 1800–2100 м и были игрушкой вечно меняющихся ветров; они замерзали в ледяном тумане и нередко становились мишенью для молнии. Пер хотел подняться выше атмосферных воздействий и попасть в струйное течение — стремительную реку сухого воздуха, чей более или менее постоянный и предсказуемый курс позволил бы нам пересечь Атлантику на скоростях до 200 км/ч.