Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы ис

Что скрывалось за «кризисом» современной фантастики

«Фантастика вчера, сегодня, завтра» — под таким будничным заголовком появился летом 1973 года в «Литературной газете» большой диалог доктора филологических наук Ю.Кагарлицкого и писателя — фантаста Е.Парнова, положивший начало деловой дискуссии о судьбах жанра, который нередко воспринимался настолько неканоническим, что и серьезный разговор о нем казался дурным тоном. Да, «фантастика перестала быть Золушкой», справедливо напоминал один из откликов, и, вероятно, поэтому участники дискуссии проявили такую озабоченность совсем еще неявными признаками неблагополучия. Но об этом несколько позже.

Сегодня заголовки критических статей вроде: «Фантастика. Что же это такое наконец?» — кажутся уже несколько анахроничными. Но еще несколько лет назад, когда один доктор философских наук мог озаглавить свою статью в центральной газете: «Обедненный жанр», а в «Литературной газете» всем известный прозаик мог так вот прямо и заявить, что коэффициент полезного действия фантастики равен нулю, — тогда еще в самом деле приходилось просвещать и объяснять. Сегодня уже не только друзьям, но и недругам «Золушки» ясно, что миллионные тиражи фантастических романов и горячие обсуждения проблем будущего, которые они вызывают (не только среди наших читателей!), то есть несомненно выдающееся воздействие фантастики на формирование человека будущего идеала как-то не вяжется с нулевой пользой.

Мы не станем сейчас анализировать статистику анкетных опросов, свидетельствующих о массовой, поистине всенародной читаемости современной фантастики. Отметим другое: то внимание, которое уделяет ей литературная критика, пока что и в малой мере не отвечает этой популярности. Нынче, правда, покончено с процветавшем в литературной критике фантастики дилетантским любительством. За последние десять — пятнадцать лет сформировалось профессиональное «фантастоведение». Достаточно напомнить вышедшие в это время книги Ю.Кагарлицкого о Герберте Уэллсе, К.Андреева и Е.Брандиса о Жюле Верне, Б.Ляпунова об Александре Беляеве, Е.Брандиса и В.Дмитриевского, Ю.Кагарлицкого, Г.Гуревича, А.Урбана и Н.Чёрной по общим вопросам советской и мировой фантастики. Обширные главы о фантастическом жанре были включены в академические исследования русского советского романа и рассказа.

Но вместе с тем ни одного имени писателя-фантаста мы не встретим в новых учебниках по советской литературе — ни в вузовском под редакцией П.Выходцева (1970), ни в школьном под редакцией В.Ковалёва (1972). Ни на одном литературном факультете курса фантастики не читают: жалобы на это стали уже проникать в печать. Между тем за отечественной фантастикой пристально следят за рубежом, там издают разного рода хрестоматии и библиографические справочники, студенты некоторых американских и канадских университетов, например, слушают специальные курсы. Конечно, зарубежного читателя особенно интересует идеал социалистического мира — фантастика выражает его крупным планом, непосредственно и заостренно. Труды советских фантастоведов уже продемонстрировали эффективность идеологической борьбы на этом фронте художественной литературы и сами явились весомым ее фактором.

Но если на этом фоне немного заняться арифметикой, то менее чем одна книга в год о фантастике против многих десятков монографий о нефантастической литературе, — это соотношение не только ни в коей мере не отвечает степени изученности жанра, но и разительно расходится с его популярностью. Критерий массовости заслуживает в данном случае особого внимания потому, что забвение его порождает такие парадоксальные ситуации, когда, например, даже в дискуссиях о фантастике почти не фигурирует творчество Александра Беляева, чье имя и поныне возглавляет списки наиболее любимых и читаемых авторов, потому что установка некоторых влиятельных писателей и критиков на фантастику, главным образом, для «интеллектуалов» ведет, как мы далее увидим, к методологическим затруднениям, имеющим прямое отношение к нынешнему «кризису».

Сегодня вряд ли есть нужда доказывать силу воздействия этой литературы на сознание народа, как это приходилось делать ещё в 60-х годах доктору исторических наук И.Бестужеву в предисловии к одному из томов начавшей тогда выходить «Библиотеки современной фантастики». Но мы все же приведем один из его примеров, который напоминает, в какую ветхую старину уходит традиционная недооценка фантастики, к заставляет задуматься о глубоких корнях консерватизма мышления. В древности, напоминает И.Бестужев, отнюдь не игнорировали официальную мифологию, тогда как роман утописта тех времен Ямбула о сказочном острове, где нет ни богатых, ни бедных, ни рабовладельцев, ни рабов, воспринимался как забавная игра воображения. А между тем Аристоник, вождь одного из народных восстаний, потрясших Римскую империю, пытался основать на Земле то самое «Государство Солнца», которое рисовал в своем романе Ямбул! [336]

Кто знает, быть может, путь человечества был бы во многом иным, если бы пророчества фантастов оценивались тою же мерой серьезности, что и творчество их собратьев-реалистов. Ведь эти пророчества, став одним из источников научного коммунизма, действительно оказали воздействие на ход мировой истории. Известный советский социолог Э.Араб-Оглы, выступающий с содержательными статьями об утопической и научно-фантастической литературе, напомнил как-то весьма любопытные факты. Что, например, пламенный Робеспьер вдохновлял утопическими идеями Руссо; что независимые Соединенные Штаты Америки положили в основу своей конституции образ правления, разработанный в утопическом романе Гаррингтона «Океания»; что утопические сны Веры Павловны в романе Чернышевского «Что делать?» вдохновили целое поколение революционеров.

Речь вовсе не о том, что и великим людям свойственно отдавать дань мечте, — это только одна сторона утопического мышления и вопреки распространенному убеждению не самая главная. Серьезней то, что утописты в своей системе социальных воззрений первыми использовали способность человеческого разума предвидеть будущее. Нам скажут: так то утописты, да еще великие… Но давно ли Герберт Уэллс воспринимался лишь как автор научно-фантастических романов, предназначенных чуть ли не для детского чтения? Ныне его пророчества, как показал в своей книге «Герберт Уэллс» Ю.Каргалицкий, вошли сокровищницу мировой философской мысли. Советские жюльверноведы К.Андреев и Е.Брандис раскрыли примечательный социально-утопический подтекст знаменитой серии «Необыкновенных путешествий». Точно так же, как исторически менялись жанры фантастической литературы, углублялось и её восприятие. На памяти нашего поколения художественная фантастика, скажем, «Туманности Андромеды» или «Соляриса» поднялась в сознании читателя на уровень философского предвосхищения будущего. Ускорение подобных трансформаций по-своему отражает утверждение в массовом сознании нашего века прогностического типа мышления, который прежде называли утопическим. Он самым тесным образом — и, прежде всего, гносеологически связан с коммунистической доктриной, призванной преобразовать мир для человека, и служит одним из свидетельств глубочайшего ее внедрения в культуру, вплоть до обособления в новом типе искусства, каким является современная фантастика разумеется, не вся фантастическая литература обращена в завтра и тем более в социальное будущее. Но все равно категория художественного предвидения остается в современной фантастике центральной (тогда как фантастика традиционная, условно-поэтическая, опирается преимущественно на категорию необычного). Метода есть самое развитие содержания, говорил А.И.Герцен, и принцип прогнозирования вытекает из природы художественного объекта современной фантастики. Существует представление о фантастике как о «части всей литературы, преследующей общелитературные цели, подчиняющейся единым литературным законам …, рассматривающей общие литературные проблемы (типы: человек и мир, человек и общество и т.д.), но характеризующейся специфическим литературным приемом — введением элемента необычного». [337] «Мы стремимся, — утверждают авторы этого высказывания, — не столько отграничить фантастику, сколько, найдя ее специфические черты, слить с общим потоком» [338] художественной литературы. Специфичность проблем современной фантастики невозможно, однако, определить, не выходя за рамки чисто литературных классификаций, как поступают А. и Б.Стругацкие. Литературная специфичность начинается в своеобразии эстетического отношения к действительности. А художественный объект современной фантастики — это человек в его связях не с социальной средой вообще, а прежде всего с новой научно-технической ее сферой, которой нефантастические жанры по традиции уделяют меньше внимания, чем она того заслуживает по своему растущему значению в человеческом бытии.