Русская критика

Сам Федор Павлович в исполнении Александра Лазарева впервые появится из сценического люка: «он умер», — как сообщает черт, тем самым определенно указывая на место его посмертного пребывания. Александр Лазарев в двух сценах создал характер замечательный в своем роде — замечательный по какой-то вдохновенной, артистичной почти, мерзости. Блестяще сыграна сцена встречи с сыновьями у старца Зосимы, тут герой Лазарева ведет свою «главную партию». Циник и атеист (для него «порядочный человек не может верить в бессмертие души»), шут и сладострастник, он, между тем, страшно мельтешит перед старцем, не понимая, естественно, источника «видения человека» старцем. Мельтешит даже не столько выгоды ради, для «разрешения своего дела с Дмитрием», сколько из-за «натуры». Карамазовские страсти вдруг обрываются на полуслове: старец Зосима в ноги поклонился Дмитрию. Поклонился перед будущим его страданием, которое возьмет он на себя.

Наверное, все, что можно любить в настоящем артистизме, Александр Лазарев блестяще воплотил в этой роли: тут и интонации, «уточняющие» слова до полной противоположности их смыслу, и нервически быстрые жесты, характеризующие эксцентрического героя-эгоиста. Почти все, с чем соглашается или отвергает Федор Павлович, все лежит исключительно на поверхности его натуры, поглощенной только одним пламенем, — страстным ожиданием Грушеньки. Столь же ярко и остроумно сыграла Хохлакову Светлана Немоляева — в своем желании помочь (теоретически) разбогатеть Дмитрию Карамазову, она долго «испытывала терпение» не только героя, но и зрителей, не без труда разобравшихся, что дать денег она не может, но рассказывать о своем «плане» их получения может бесконечно. Интонационная пластика роли очень искусна, — бес пустословия так ее воодушевляет, делает столь милой, подвижной и довольной собой, что, право, ничего и не скажешь дурного: просто душечка!

Вообще, в спектакле нет неудачных актерских работ — актеры блеснули россыпью характеров, заметных даже в эпизодах. Григорий Ефима Байковского, защитник Фетюкович Расми Джабраилова, Мария Кондратьевна Ирины Домнинской и другие актерские работы хороши точной огранкой, самобытными нотками в этой человеческой мистерии страстей. Есть во всяком виде искусства свои незыблемые основы, неподвластные моде. И если современный театр выдержал тотальный режиссерский эгоизм 80-90-х годов, ультрамодные концепции небытия актера в спектакле, то это значит только одно — актерский ансамбль в театральном искусстве является его сущностной ценностью.

С первой мизансцены режиссер Сергей Арцибашев потребует от зрительного зала внимания души, потому как «спектакль страстей» может поставить каждый, но вот спектакль об испытании страсти верой, об обретении или потере веры через интеллектуальные, нравственные и плотские соблазны — такой спектакль мало кому под силу. Наш нынешний творческий человек, как Иван Карамазов, культуру тут же поставит выше, чем веру в Христа (а как же иначе, если все «цивилизованное человечество» так считает!). Владимир Малягин так не считает. И театр разделил с ним его мироощущение. Что же вышло? А то, что мы наконец-то доросли до понимания Достоевского. И это очень важный урок спектакля, тем более важный, что он уникален в общем театрально-массовом пространстве (потому сразу же и вызвал неприятие «прогрессивных» критиков).

Возвращение русской культуры к христианскому мироощущению — одно из существеннейших и однозначно положительных приобретений за все годы реформ. Но «возвращение» это, неизбежно, происходило и происходит по-разному. В массовой культуре к христианской символике подходят весьма прагматично — украшаются ей. В литературе, в лучшем случае, щеголяют религиозной терминологией, а в худшем — изобретают свои кощунственные тексты на религиозные темы. Собственно, если атеистическая революция и закончилась в своих воинственных формах, атеистическое отношение к жизни по-прежнему преобладает. Спектакль Маяковки с редкой для наших дней серьезной интонацией говорит, что духовная жизнь человека — по-прежнему высочайшая ценность. И духовная жизнь человека предполагает не просто чтение «хороших книжек», смотрение «хороших фильмов», не просто «приличное поведение в обществе» и «моральную устойчивость в семейной жизни», но напряжение христианской веры («моей жизни в искусстве» тут предпочитают «мою жизнь во Христе»).

Спектакль театра еще и предупреждает, что ограничить вопросы веры приспособлением их к бытовой нравственности, к практической земной морали (что склонны даже допустить и разрешить нынешние атеисты, видящие тут «узду для народа») — значит в очередной раз произвести замену и подмену духовных нужд человека сугубо земными (пусть и облагороженными) потребностями.

Сколько бы мы не строили человека на новый лад как «свободного потребителя», как «человека удовольствий», без обращения к его духовной сущности никогда не понять ни его счастья, ни его горя. Разве не протест жизнью, пусть и неосознанный, видится в росте наркомании, в расширении алкоголизации, виртуализации сознания? Человеку вечно «чего-то» не хватает. Он это чувствует, но он подчас не знает «чего». И у Достоевского многим героям «чего-то» не хватает: Грушенька реализует свою женственность не иначе, как в безумно-пылкой плотской любви; Иван Карамазов разумом признает необходимость любить ближнего, но, посмотрев на этого ближнего, не находит в себе сил его любить; Федор Павлович даже инстинктивной любви к детям в себе не обнаруживает…

Не потому нам нужен сегодня Достоевский, что мы готовы видеть соотнесение трагедий и страстей его героев через отцеубийство, разврат мыслей, чувственность жизни с нашими бедами, но потому, что мы, как и он, выстрадали свое понимание человека как существа духовного, сына Божьего. Спектакль буквально каждому зрителю готов предъявить доказательства, что духовная жизнь реальна. Именно поэтому авторы спектакля нас предупреждают, что история, протекающая перед глазами публики, не обошлась без черта: по правую руку — наш Ангел-хранитель, а по левую — бес-искуситель. Современный человек «отменил» черта. Он предпочел впустить на его старомодное место колдунов, магов, экстрасенсов, некие энергии (теплые и холодные) и пр. Но, как демоническую силу ни назови, она суть черт. Он — действующее лицо спектакля. Даниил Спиваковский играет его весьма изысканно: черт — умный собеседник и ловкий искуситель Ивана, он же и лакей-соблазнитель в разгульных сценах, и «простой парень» — писарь в суде, знающий всю неправду обвинений Дмитрия и потакающий ей.

Все это позволяет сказать мне о пронзительной правильности и праведной талантливости спектакля «Братья Карамазовы» в театре им. Вл. Маяковского. Увы, в современной театральной России это редкий случай, когда с традицией, культурной и христианской, не борются, ее не отбрасывают или не приспосабливают к мизерным целям, но ее постигают. И всю ее чистоту, и всю ее красоту возвращают нам как наследникам наследство, о котором мы так искусительно и легкомысленно смогли забыть.

Сколько раз мы слышали, что «публика хочет» читать исключительно любовные романы и смотреть триллеры с убийствами и грабежами. Но вот взяли и отступили от этих правил — поставили «Идиота» Достоевского, и основная часть телезрителей не пожелала отвлекаться ни на что иное. А теперь поставили «Братьев Карамазовых» — и зал в театре полон, и смотрят все с напряженным вниманием. Словно вдруг очнулись и вновь «узнают себя». Узнают о себе. Ведь, кто сегодня не искушаем и не обольщаем? И где сегодня искать спасения душе человеческой? Где опоры находить, — разве «наше земное», если человека со всех сторон обрезать до физиологических потребностей, нас утешит? Разве даст хоть что-то в «нашем земном» твердые основания для жизни и лишит уныния, депрессии, скорби?

Но быть может, мы начинаем выздоравливать и ищем нормы в искусстве, ищем неосознанно рассказа о глубине души человека после террора показа его голого тела?! Все это так. Как, очевидно, можно предположить, что именно Достоевский сегодня как никакой другой классик способен ответить на вопросы живой души нашего современника. Именно его готовы слушать, поскольку и человек у него «широк» (а наш-то, еще, пожалуй, пошире!) и масштаб страстей, владеющих его героями, как и масштаб власти «извращенных идей», тоже соразмерен нашему (наш и тут больше!). Полный и притихший зал спектакля «Братья Карамазовы» — это неотменимое и неоспоримое утверждение того, что и наш современник после «борьбы за власть, успех и наслаждения» почувствовал, а кто-то и осознал, неодолимую власть над собой вопросов религиозно-нравственных.