«Анна Каренина» Л. Н. Толстого

Газеты 70-х годов были наполнены сообщениями о необыкновенных происшествиях в городах и на железных дорогах. «В последние годы, — писал Г. Успенский, — мания самоубийства черной тучей пронеслась над всем русским обществом» [23]. Именно эта туча и отбрасывает свою грозную тень на страницы современного романа Толстого. От «жестоких зрелищ» в Красном Селе до гибели на глухой станции Обираловка — один шаг. Личное мироощущение Толстого было неотделимо от общего веяния его времени.

Толстой в своей «Исповеди» сказал: «Я жил дурно». Этим он хотел сказать, что, живя «как все», не думая об «общем благе», заботился об «улучшении своей жизни», был погружен в привычный мир помещичьего усадебного быта. И вдруг ему открылась историческая и нравственная несправедливость этой жизни. Несправедливость «избытка» в сравнении с «бедностью народа».

И тогда у него возникло желание избавиться от жизни «в исключительных условиях эпикурейства», «удовлетворения похоти и страстям». Именно в этих условиях и живут герои его романа — Анна, ее родной брат Стива Облонский, Вронский, у которых не было достаточных сил, чтобы повторить слова Толстого: «Я жил дурно».

Каждый из этих характеров нарисован вполне объективно, однако нельзя не видеть, что в каждом из них есть часть души самого Толстого. И Анне Карениной, так же как Левину, он отдал многие из своих страданий и размышлений о жизни. Различие между ними только в том, что Анна называет себя «рабой» («какая раба может быть до такой степени рабой, как я, в моем положении»), а Левин стремится стать «свободным человеком» («Надо было избавиться от этой силы… Надо было прекратить эту зависимость от зла»). Но и они часто меняются ролями, когда Анна оказывается духовно свободной, а Левин невольно подчиняется внешним обстоятельствам. И тот и другой характер Толстой постигал как тайну современности.

Левин, зная все соблазны эпикурейства, в том числе и соблазн «праздного умствования», усомнился в правильности своей жизни. И он мог повторить вслед за Толстым: «Это и спасло меня… благодаря природной любви к простым людям… и я спасся от самоубийства, — пишет Толстой в «Исповеди». — Постепенно, незаметно возвратилась ко мне эта сила жизни… Я вернулся во всем к самому прежнему, детскому и юношескому» (23, 46).

В последней части романа Толстой рассказывает о встрече Левина с простым крестьянином Федором во время уборки урожая. «Было самое спешное рабочее время, когда во всем народе проявляется такое необыкновенное напряжение самопожертвования в труде, какое не проявляется ни в каких других условиях жизни и которое высоко ценимо бы было, если бы люди, проявляющие эти качества, сами ценили бы их, если бы оно не повторялось каждый год и если бы последствия этого напряжения не были так просты».

«Необыкновенное напряжение самопожертвования», которое Левин увидел и почувствовал в народе, совершенно изменило образ его мыслей. Ни в каких других условиях жизни он не мог бы так близко подойти к самому смыслу жизни, как именно в это «спешное рабочее время». Его собственные затруднения, рационально построенные доводы вдруг разлетелись, как «паутина» под напором свежего ветра. И новые, «значительные мысли толпою как будто вырвались откуда-то иззаперти и, все стремясь к одной цели, закружились в его голове, ослепляя его своим светом».

Это был разрыв с тем условным и привычным миром, в котором оставались до конца и Стива Облонский, и Анна Каренина, к которому принадлежал и Левин. «Мы слишком чопорны здесь», — говорит Анна. И все попытки найти освобождение от мучительного разлада оканчивались неудачей для Левина, пока он оставался в этом кругу. «Он был в положении человека, отыскивающего пищу в игрушечных и оружейных лавках».

Левин как бы повторяет путь Толстого. «Спасло меня только то, что я успел вырваться из своей исключительности и увидеть жизнь настоящую простого рабочего народа, — пишет Толстой в «Исповеди», — и понять, что это только есть настоящая жизнь» (23, 43).

Чувствуя свое «отпадение» (слово из «Исповеди») от верований, традиций, условий жизни «своего круга», Левин хотел понять жизнь тех, кто «делает жизнь», и «тот смысл, который он придает ей». «Простой трудовой народ вокруг меня, — продолжает Толстой, — был русский народ, и я обратился к нему и к тому смыслу, который он придает жизни» (23, 47). Только так он мог спастись от угрозы отчаяния.

«Жизнь моя теперь, — думает Левин, — вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее — не только не бессмысленна, какою была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее».

«Анна Каренина» так же связана с «Исповедью», как сам Толстой «связан» с Левиным. Герой романа был зачинателем той истории духовных исканий, завершителем которой явился Толстой в своих философских и религиозных трудах поздних лет, когда он почувствовал себя «адвокатом стомиллионного земледельческого народа».

Однако сближения «Анны Карениной» с «Исповедью» все же имеют свои пределы. В 1883 году Г. А. Русанов спросил Толстого: «Когда вы писали «Анну Каренину», вы уже пришли к нынешним своим воззрениям?» И Толстой ответил: «Нет еще» [24].

«Острая ломка всех «старых устоев» деревенской России, — пишет В. И. Ленин, — обострила его внимание, углубила его интерес к происходящему вокруг него, привела к перелому всего его миросозерцания. По рождению и воспитанию Толстой принадлежал к высшей помещичьей знати в России, — он порвал со всеми привычными взглядами этой среды…» [25]

Так, двумя кругами, — сжимающимся и ведущим к отчаянию кругом жизни «исключений» и расширяющимся кругом полноты бытия и «настоящей жизни», — очерчен мир современного романа Толстого. В нем есть неотвратимая логика исторического развития, которая как бы предопределяет развязку и разрешение конфликта, и соотношение всех частей, в которых нет ничего лишнего, — признак классической ясности и простоты в искусстве.

Один из ранних набросков романа назывался «Два брака». Название впоследствии Толстой переменил, но тема двух браков осталась в романе. Это прежде всего семейная история Каренина и Левина. Кажется, что они построены по контрасту, что Левин как тип счастливого человека противопоставлен несчастному Каренину. Но это не совсем так. У каждого из них был свой «мильон терзаний».

Один из первых рецензентов романа говорил: «Тонко подметил автор те признаки переходного состояния наших общественных воззрений на семью, которые кладут печать нерешительности и колебаний на семейные распорядки большинства нашего цивилизованного общества» [26].

Каренин — человек старой формации. Для него семья — это «нерасторжимая крепость», замкнутый мир со своими неизменными началами. Разрушение этих начал было для него совершенно неожиданным и катастрофичным. Человек рациональный, умный и по-своему добрый, он не мог понять той стихии, которая нарушила однажды налаженный ход жизни каким-то непостижимым молодым взрывом страстей.

Левин также принадлежит к тем, кто считает брак нерасторжимым. Для него «обязанности к земле, к семье» составляют нечто целое. Но и он чувствует какую-то смутную тревогу, сознавая, что налаженный ход жизни нарушен.

«Одна из самых важных задач в этом текущем, для меня, например, — отмечал Достоевский, — молодое поколение, и вместе с тем современная русская семья, которая, как я предчувствую это, далеко не такова, как всего еще двадцать лет назад» [27]. Эту задачу хорошо понимал и Толстой.

Каренин пытается «спрятаться» от «пучины». И даже решает про себя, что «вопросы о чувствах» его жены «суть вопросы ее совести», до которой ему «не может быть дела». Он как будто не замечает того, что каждое его слово становится отражением той же самой пучины.