Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса

И мы налетели. Папа зачерпнул карри, и у него перехватило дух. Он сунулся было по привычке в кухню за стаканом холодной воды, но мистер Радж воскликнул:

— Нет-нет! Я принесу. Это моя привилегия, мистеры Денхэмы.

Перед отцом словно открылся новый мир. Он ел, а глаза у него были изумленно распахнуты, как у младенцев с полотен эпохи Возрождения.

— Я понятия не имел, — потрясенно выдохнул он, — никогда даже не думал.

Он напоминал юнца после первого любовного соития. Новости подошли к концу, и кто-то принялся рассказывать о древних реликвиях Нортгемптоншира. А мы всё ели, уляпываясь соусом и отдуваясь, и кашляли уже не так натужно.

— Невероятно, — млел отец.

Мистер Радж сиял, изящными пальцами разрывая чапати. Это был замечательный карри — и потакание чревоугодию, и средство народной медицины. Мы все еще трапезничали, когда приехал викарий Высокой церкви, чтобы забрать отца к девяти лункам. Разомлевший отец пригласил его войти. Викарий напоминал пепельно-седого актера в клетчатом жилете под жестким пасторским воротничком.

— Достопочтенный джентльмен, — сказал мистер Радж, — налетайте тоже, сэр. Здесь на всех хватит. Я никогда не имел возможности должным образом воздать добрым миссионерам за мое великолепное начальное образование.

— Ну, — сказал викарий, — выглядит действительно чертовски аппетитно.

— Это мистер Эр, — сказал отец, который всегда с трудом запоминал фамилии, — а это мой сын.

— Я уже позавтракал, — сказал викарий, — но стряпня моей экономки ни черта не стоит рядом с вашими яствами, Богом клянусь.

И он преломил с нами чапати, а затем за обе щеки принялся уплетать истекающую жиром баранину. Чудная это была компания — усердный мистер Радж, коричневый и сияющий в старом фартуке, отец с просветленным взором, забрызганный красно-бурым маслянистым соусом, викарий, демонстрирующий, как здорово он умеет чертыхаться в перерывах между жеванием, и я сам — небритый, в толстом мужском домашнем халате. Тем временем по радио зазвучала музыка, а мы будто бы исполняли карри, играя на нем, как на роскошном органе с множеством регистров. Викарий сказал что-то, я попытался ему ответить, но голос у меня почти пропал:

— Хрр, харри, хрош, — сказал я, а викарий рассмеялся по-актерски и заметил:

— Чертовски вам повезло, что вы не наш брат-проповедник, потерявший голос. Мне сегодня вечером еще выступать перед старыми коровами — оплотом «Союза матерей». Я помню, ха-ха, как в Теологическом колледже старина Берти Бодкин должен был читать проповедь на «Я свет миру»^[59], и мы его с нашей галерки почти не слышали. Тогда я крикнул: «Подтяни чертов фитиль, Берти!»

Он заржал во все горло, а мистер Радж поинтересовался:

— И что, тот джентльмен исполнил вашу просьбу?

— Он был большой любитель утапливать фитиль, — сказал викарий, — ха-ха!

К концу трапезы на столе мало что осталось.

— Оставшийся рис мы скормим птицам, — сказал отец, — скатерть все равно уже пора стирать, так что лучше всего связать вот это все в узел и отнести в раковину, — а потом он прибавил: — Там у нас в буфете есть капелька бренди, и я предлагаю выпить по чарочке в честь того, кто устроил нам этот праздник.

Мистер Радж сконфузился и просиял.

— Нет-нет, — зарделся он, — мне самому это в удовольствие, не надо тостов, а то я со стыда сгорю.

— Рано или поздно это произойдет, — подмигнул викарий, — все сгорим в пекле, включая меня. Я тоже кандидат. Чертовски хороший кандидат в пекло, — поправился он.

— В христианстве очень много крови, — сказал мистер Радж, — кровь агнца. Зачем человеку омываться в крови ягненка? Кровь — это то, от чего надо отмыться, а никак не то, в чем следует омываться.

— Давайте, — на этот раз смутился викарий, — обойдемся без богохульства, прошу вас. Ах, вот и огненная Иппокрена^[60], — произнес он, принимая мерцающий наперсток бренди из рук отца, — спасибо, Денхэм.

— Ну, — сказал отец, — понедельник вроде бы не тот день, когда рассчитываешь на банкет, пир и тому подобное, особенно понедельник после полудня с бельевой сушилкой у камина. Но наш друг устроил так, что, по крайней мере для меня, этот понедельник станет незабываемым понедельником. И не думаю, что викарий пожалеет о пропущенном сегодня гольфе, поскольку уже стемнело. Так или иначе, наш друг показал мне, что я еще не настолько стар, чтобы чему-то поучиться. Во всяком случае, я благодарен ему за то, что он сделал, и надеюсь, это не в последний раз. Итак, я пью за вас, мистер Эр, как, повторите еще?

— Радж, — сказал мистер Радж.

— Радж Капур вам не родственник? — поинтересовался викарий.

— Истер Адш, — просипел я, поднимая рюмку.

Мистер Радж встал, чтобы ответить.

— Уважаемый председатель, уважаемые джентльмены. Нет смысла долго распространяться, какое для меня неоценимое наслаждение почтительно доставить удовольствие, пусть маленькое и нестоящее, старому господину Денхэму и молодому господину Денхэму, а также, пусть неожиданное, но все равно удовольствие мистеру Чертовски, представляющему здесь англиканскую церковь. — По безмятежному лицу мистера Раджа было видно, что он и не думал кого-нибудь обидеть. — Я прибыл в вашу прекрасную страну… — В окно мистер Радж видел голые угольные ветки на фоне угольно-грязных облаков, растекающихся за контуры друг друга, одиноко клюющих птиц, связку газометров вдалеке. — …в вашу прекрасную страну, да-да, — повторил он дерзко. — Я приехал сюда, чтобы изучать невыразимые, не поддающиеся определению проблемы расовых взаимоотношений. До сих пор моя деятельность была довольно сумбурной. Драки и оскорбления, полное отсутствие сексуального общения — столь необходимого мужчине в расцвете сил — и невозможность обрести жилье сообразно социальному статусу и научной квалификации. Однако я увидел, как прекрасны ноги ваших женщин в нейлоновых чулках и обрел дружбу двоих мужчин, старшего и младшего, перед которыми я всегда буду преклоняться. Пусть это и станет наиважнейшим уроком, — тряхнул головой мистер Радж. — Это возможно вдвойне, вопреки чрезмерному давлению, осуществляемому без всякой причины демагогами и на Востоке, и на Западе. Сердечнейшие взаимоотношения между расами могут, должны и восторжествуют в мире отчаянного расового противостояния. И с этим, — заключил мистер Радж, — с этим я иду к вам.

Он выпил бренди и сел.

— Вот это правильно! — сказал отец.

Он легко откашлялся, глаза его блестели. Викарий сказал:

— Значит, сегодня гольф отменяется.

— Уже темнеет, — сказал отец, — скоро уже чай пора будет пить.

— Мой гандикап — двенадцать, — сказал скромник мистер Радж.

— Неужели? — сказал отец. — Двенадцать, а? Хорошее среднее значение, очень хорошее.

Викарий сказал, что раз гольф не состоится, то ему лучше пойти навестить больного, и откланялся. Отец вызвался проводить его до моста. Мистер Радж, оставшись наедине со мной, сказал:

— Этот человек не самый лучший образчик христианского священнослужителя. Чертовски то, чертовски это. Зачем он так часто использует это слово, мистер Денхэм?

— Не знаю, в самом деле не знаю, — я был уже совсем безголос.

— Пожалуй, — сказал мистер Радж, — если вы чувствуете себя хорошо, и у вас есть силы, мистер Денхэм, то я оставлю мытье посуды вам. Это отнюдь не лень с моей стороны, и, если пожелаете, можете оставить посуду до утра, а утром я, встретившись с профессором социологии, приду и с готовностью исполню эту работу сам. Впрочем, в таком случае, вам придется помыть пару тарелок сегодняшнего ужина для завтрака утром. Я задействовал все, — сказал он гордо. — Но, мистер Денхэм, у меня были планы на день и на вечер. И в эти планы вы, здоровый или больной, не очень вписываетесь. Я собираюсь сегодня увидеться с миссис Элис, с этой безмужней дамой из клуба и пригласить ее составить мне этим вечером компанию в университетское Общество любителей кино. Это единственная, — сказал он, — единственная возможность. Необходимо установить настоящий контакт, мистер Денхэм, ради будущего моих исследований и, — прибавил он, чуждый всякого ханжества, — ради прочих надобностей. Упомянутый мной фильм, кстати, как ни странно, индийского производства — про двух братьев-близнецов, влюбленных в двух сестер-близнецов, и путанице, которая возникает в связи с этим.