Русский советский научно-фантастический роман

В своих предвосхищениях научная фантастика не владела каким-то философским камнем. Просто она шла несколько иным путем, чем наука. Последовательно-логическое движение научной мысли со ступени на ступень научная фантастика дополнила свободной художественной ассоциацией (которая, впрочем, присуща и научному мышлению, хотя и не совсем «законно»). Художественная же логика не затруднялась ставить задачи, которые невозможно было решить научными методами (поэтому-то они и оказывались забытыми в «запасниках» науки), и сама их постановка помогала искать принципиально новые пути.

Научно— фантастическая литература не изобрела предвиденья -она лишь обособила и развила его элементы, присущие почти любой науке, дополнив и объединив их художественной фантазией. С другой стороны, тем самым была придана большая строгость художественной фантазии. Специфика научной фантастики прежде всего в этой интеграции методов, а не в том, что она включила в себя научный материал и направила предвиденья на науку и технику.

Научная фантастика по сей день сохраняет промежуточную или, точнее сказать, двойную природу, ибо наряду с научным мышлением включает отличное от него художественное (хотя уже есть тенденция к их сближению). И как раз прогностическая функция, которая выводит ее как из художественного познания, так и из научного, в то же время связывает с тем и другим.

Ни один род человеческой деятельности — наука, практика или искусство — не ставил своей прямой задачей приподнять завесу грядущего. А ведь в этом — сущность познания. Только предвидя будущее, можно переделать настоящее. Предвиденье на девять десятых объясняет популярность фантастики во все времена. А с того момента, как она стала поэтическим спутником науки, фантастика приобрела качество, которого не имела и не может иметь родственная ей волшебная сказка — коэффициент достоверности.

Марксизм впервые достоверно предсказал общие тенденции развития общества. Но во времена К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина наука не могла еще достаточно точно прогнозировать конкретные явления. (Не случайно классики марксизма отвергали детальную регламентацию будущего). Конкретное прогнозирование, в том числе социальных явлений, как отрасль науки сложилось сравнительно недавно. Научно-фантастическая литература поэтизирует возможность управлять будущим и в то же время является массовой формой практического прогнозирования — как бы всенародной Академией пределов знания, которую придумал И. Ефремов в романе «Туманность Андромеды».

За сто с лишним лет (считая с первых романов Жюля Верна) научная фантастика выработала довольно совершенный инструмент предвиденья. Он представляет особый интерес для моделирования внутреннего мира человека и человеческих отношений, и не только в научной фантастике, так как прогнозирование вместе с другими элементами научного мышления проникает в методологию искусства в целом.

Первоначально едва ли не единственным методом фантаста была интуиция, т. е. стихийная догадка. Затем появилась экстраполяция — мысленное продолжение какой-либо тенденции в будущее в соответствии с ее внутренней закономерностью. (Научная фантастика, в сущности, и стала возможна с накоплением определенной суммы закономерностей научно-технического прогресса). Экстраполяцию уточняет аналогия — когда прогноз ведется на основе исторических параллелей. На этих «трех китах» — интуиции, экстраполяции и аналогии — стоит и современная научная прогностика (если не считать анкетирования, опроса экспертов, что по сути дела является фиксацией коллективной интуиции). [12]

Экстраполяция, однако, малоэффективна, когда тенденции действительности резко меняются: плавный «график» ломается, закономерность делается неопределенной и простое ее продолжение ведет уже на ложный путь. Это бывает в период научно-технических революций. Например, мысленно увеличивая масштабы машин, основанных на старом принципе (жюль-верновская гигантская пушка для полета на Луну), нельзя предугадать качественно нового принципа. Здесь и помогает свободная ассоциация.

В художественном фантастическом прогнозе гораздо шире применяется интуиция. Даже самый маленький фантастический рассказ является сводным прогнозом, объединяющим многие частные. Отсюда необходимость комбинирования интуиции с художественной ассоциацией (без чего невозможна также образная конкретность). Прогноз в художественной фантастике менее точен, чем в науке, но зато менее односторонен и психологически убедительней — своим жизнеподобием, включенностью частного предвосхищения в «живую» картину будущего.

С появлением конкретного научного прогнозирования роль художественной научной фантастики не только не упала, но возросла. В 50 — 60-е годы развитие прогностики сопровождалось бурным ростом советской научной фантастики. Современные методы конкретного предвиденья заметно подняли научный уровень фантастического романа. Например, оптимизм коммунистического будущего в романах Ефремова убедительно обоснован историческими аналогиями. Не исключено, что через фантастическое творчество художественное мышление обогатит и научное прогнозирование. Можно представить фантастический роман, который был бы сводной моделью будущего, в деталях уже «рассчитанного» учеными-прогнозистами.

Момент предвиденья в какой-то мере присущ искусству в целом. Социалистический реализм сознательно включает оценку настоящего с высоты будущего. Для советской научной фантастики будущее, однако, не только критерий, но центральный объект изображения (даже в том случае, когда действие происходит в настоящем или в прошлом, речь зачастую все равно идет об идеях, изобретениях и — главное — о людях будущего). В романах Ефремова коммунистический человек не только идеал, но и субъект, его необходимо изобразить как данность. Из оценочной категории идеал превращается в конкретную тему, образ.

Это в принципе меняет художественно-методологическую систему современной фантастической литературы (научной или вненаучной — в данном случае не так важно, потому что и не строго научная фантастика не может уйти от современного уровня мышления). В научной фантастике художественная идея реализуется иначе, чем в «бытовой» литературе. Там она раскрывается через конкретный образ героя, здесь персонаж сам в значительной мере раскрывается через отвлеченную идею. Эта обратная связь приобретает громадное значение. В поэтике фантастика опирается на абстракции, но эти абстракции — о самом главном. Фантастика пользуется и общелитературной поэтикой, но в силу отвлеченности содержания конкретная образность для нее менее характерна, чем для «бытового» реализма. Об этом-то и забывают, когда требуют от фантастических образов той же полноты жизнеподобия, что и от «бытовых».

Забывают, что метода (в данном случае способ изображения), как говорил А. Герцен, есть «самоё развитие содержания». Содержание же, точнее объект научной фантастики, специфично. Если художественная литература охватывает связи человека с миром во всей совокупности (хотя в разных видах и жанрах с неодинаковой полнотой), то ее научно-фантастическая ветвь избирает преимущественно отношение человека к научно-индустриальной культуре. Если сформулировать объект научной фантастики в самом общем виде, это прежде всего взаимодействие научно-технического прогресса с человеком. Свою человековедческую задачу она осуществляет, таким образом, в более узком секторе действительности. Но возрастающее значение научно-фантастической литературы в том, что наука и научное мышление все шире охватывают мир, в котором мы живем. Ефремов высказал предположение, что «бытовой» и научно-фантастический потоки художественной литературы когда-то сольются. Предпосылку он видит в более глубоком и всеобщем проникновении научного сознания в художественно-практическое мышление. [13]