Перечитывая Мастера. Заметки лингвиста на макинтоше

Только человек имеет постоянные гомогенные культурноречевые характеристики. Сущность, или функция, скрывающаяся за маской, может легко менять любые характеристики. Таковы законы не перевоплощения, а воплощения в карнавальной стихии. Карнавальная эстетика представляет, прежде всего, смеховую культуру. Она же, по мнению М. М. Бахтина, «меняет модус взаимоотношений человека с человеком», а именно провоцирует «вольно-фамильярный контакт между людьми» (Бахтин 1990).

Она же противопоставлена официальной культуре. Это как нельзя лучше иллюстрирует манеру общения свиты, и, прежде всего, Коровьева-Фагота и Кота с советскими гражданами в главах, описывающих Москву 30-х годов. Обращение к «скучающей гражданке в белых носочках», преграждающей вход в Грибоедов: «Прелесть моя, …» и к швейцару у торгсина: «Почем вы знаете, может быть у него примус весь набит валютой?», - это, конечно же, обращения в рамках карнавальной культуры. Карнавальная игровая стихия в лице «парочки», выступающих в амплуа «рыжего» и «белого» шутов, провоцирует адресатов таких обращений к вступлению в игру. Но этого не происходит. И здесь же наблюдается редкий прием травестирования маскарадной культуры. Подписи, которые ставят герои под отнюдь не вымышленными фамилиями, а принадлежащими писателям середины и второй половины девятнадцатого века фамилиями - Панаев и Скабичевский, располагаются наоборот. Это уже даже не маскарад. Игра в маски лишена всякого смысла, потому что маски неузнаваемы. Саму суть издевательской игры понять, в силу низкой культуры и образованности, «барышня», пропускающая героев в Грибоедов, не может. Гротеск игровой ситуации направлен героями друг к другу и автором – в сторону образованного читателя.

Кстати, игра черными ведется активно всеми фигурами. Каждый из масочных героев вносит свою лепту в сокровищницу афоризмов. «И вообще я имею смелость посоветовать вам никогда и ничего не бояться. Это неразумно», - это Коровьев. В этих высказываниях прорывается голов автора. Какой маске доверить тот или иной афоризм зависит только от ситуации. Как в комедии дель арте мы смеемся над репризами Брегеллы, Пульчинеллы и Панталоне в равной степени остроумно обыгрывающих ситуацию, так и у Булгакова, каждый из масочных персонажей сохраняет иронический «глаз» и единую фокусированную «платформу» оценочности. От этого иногда возникает эффект эхо. Например, в сцене проверки Маргариты звучит воландовское: – Так и надо! - что тут же подхватывается свитой:

- Так и надо! - как эхо, повторила свита Воланда.

- Мы вас испытывали, сказал Воланд, - никогда и ничего не просите, особенно у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут.

Реплики как бы перекочевывают от одного масочного персонажа к другому. Законы карнавализации допускают и это. Но то, что это, собственно авторские мысли, сомневаться не приходится. Получается, что автор, находящийся в кулисах, время от времени выглядывает из них и подмигивает читателю или выходит на авансцену со своими лирическими отступлениями.

У кота Бегемота, конечно же, есть литературные предшественники. Это ученый кот Мурр из знаменитого романа Э Т. А. Гофмана «Житейские воззрения кота Мурра». Вот какую характеристику этому персонажу дает один из героев романа маэстро Абрагам: «Я знаю одно, что кот Мурр – самое потешное существо на свете, настоящий полишинель; к тому же он вежлив и благовос-питан, непритязателен и неназойлив…» (Э. Т. А. Гофман Собр. Соч. в 6-ти т.т. М. 1997., т. 5, С. 29). Но кот Мурр у Гофмана – утрированно романтический пер-сонаж, а Бегемот – комедийный, театрально-масочный. И он скорее не полишинель, а пульчинелла.

На актерскую природу персонажей свиты Воланда указывает А. М. Смелянский (Смелянский1989). Е. А. Яблоков пишет по этому же поводу: «Выступая как персонификация культурных представлений человечества, «потусторонние существа» в булгаковских романах сами напоминают актеров, исполняющих роли потусторонних существ: они неизбежно «театральны», «оперны», «опереточны», полусмешны-полусерьезны» (Яблоков 2001: 156). То, что эти герои повторяют сценические ходы, взятые из «Турандот» в постановке Е. Б. Вахтангова, отмечалось многими исследователями (Е. А. Яблоков, И. Е. Ерыкалова, А. М. Смелянский). Однако назвать «опереточными» маски героев никак нельзя. Они, безусловно, смешны, но очень серьезны при этом – особенность булгаковской эстетики смеха.

Только Бегемот позволяет себе просто дурачиться и кривляться. Он с удовольствием каламбурит, обыгрывает чужие реплики, доводит Волнада и Азазелло до приступов потешной ярости, несет чепуху, но при этом забавную чепуху. Одно вранье об охоте на тигров чего стоит – вранье «от первого до последнего слова»! Своего рода искусство.

Адекватное отношение к маске Кота в романе демонстрирует только Мастер, обращаясь к Коту-Бегемоту на ВЫ и понимая, что перед ним «не очень-то кот». Он дезавуирует масочную природу персонажа, произнося вошедшее в арсенал прецедентных фраз «Мне кажется почему-то, что вы не очень-то кот…». Эту реплику тут же обыгрывает Бегемот, пуская в ход каламбур: - Приятно слышать, что вы так вежливо обращаетесь с котом. Котам обычно почему-то говорят «ты», хотя ни один кот никогда ни с кем не пил брудершафта.

Обыгрывание реплик, подача в смеховой форме реприз, каламбуров, конечно же, рассчитана на публику. Самая простая модель обыгрывания - это утрированное обыгрывание чужих реплик:

- Я так взволновалась! – воскликнула Маргарита. - Это случилось так неожиданно.

- Ничего в этом нет неожиданного, – возразил Азазелло, а Коровьев завыл и заныл:

- Как же не взволноваться? У меня самого поджилки затряслись! Бух! Раз! Барон на бок!

- Со мной едва истерика не сделалась, добавил кот, облизывая ложку с икрой.

В приведенном отрывке полилога партии Коровьева и Бегемота – это партии пересмешников обыгрывающих реплику Маргариты в смеховом ключе. Причем каждая последующая реплика усиливает смеховой эффект благодаря выраженному преувеличению переживаний и чувств. Этот прием передразнивания – излюбленный прием Бегемота.

Бегемот ведет смеховые словесные дуэли то с Геллой, то Азазелло, который с удовольствием ему подыгрывает, напуская на себя потешную ярость. Строго распределенные амплуа и ролевые партии придают этим словесным поединкам известную долю театральности.

Задача любого шута – привлечь к себе внимание, подать вовремя шутку, каламбур, репризу, разрядить обстановку, «пустить» серьезный разговор в шуточное русло, при этом вовлечь в смеховую ситуацию как можно больше народа. Поэтому так органично Бегемот выглядит в роли артиста в варьете. Эту роль шута при господине, к которому нужно обращаться «мессир», как к средневековому вассалу или знатному вельможе, Кот-Бегемот исполняет замечательно.

Претензии кота на светскость и галантность, выражающиеся не только в стремлении соответствовать бальному этикету внешне (галстук, оперный бинокль и пудреные усы), но и проявляющиеся в мурлыкающих интонациях этикетных приветствий на балу (Я бесконечно счастлив, граф!; Мы рады! Какой грандиозный размах!) а также в «умении» вести себя за столом в обществе (сиживал за столом, не беспокойтесь, сиживал), придают образу чисто комический, «разряжающий» обстановку драматизма колорит.

На балу кот выступает как один из распорядителей вместе с Коровьевым. Кстати, демон Бегемот в аду отвечает за пиршества, что, несомненно, отразилось на решении образа. Кот постоянно вертится около стола, покушается на съестное. Чаще всего мы видим его жующим. Мы видим его закусывающим в квартире Степы Лиходеева, объедающимся на балу, пожирающим мандарины, шоколад с оберткой и селедку в торгсине, обедающим с Коровьевым в Грибоедове и оттуда же уносящим семгу. При этом он не пропускает случая прихвастнуть. Поза обиженного недоверием окружающих – поза игровая по своей природе, позволяет ему затевать шутовские словесные перепалки.

Налет галантности легко слетает с кота, когда он общается с «визитерами».