Сборник критических статей Сергея Белякова (СИ)

Пылкие и честолюбивые критики “новой волны” стремятся не только фиксировать новое/старое, типичное/маргинальное в литературном процессе, но и сами, по мере сил, пробуют формировать облик современной литературы. Когда Шаргунов в декабре 2001 года провозгласил свое “Грядет новый реализм”, другие литераторы долго гадали, что же такое он имел в виду? Я предполагал, что речь идет о возвращении “радикального реализма”, отрицавшего художественный вымысел и противопоставлявшего опостылевшему fiction “правду жизни”: “За праздником цвета золотой осени приходит аскеза октября: голые красно-коричневые ветви с редкими, побуревшими листьями. И глаз отдыхает. Радикальный реализм — “отражение жизни”, минимально затронутое фантазией, — существовал давно. Новый реализм — его очередная реинкарнация. Радикальный реализм существует не только в литературе, но и в живописи, в кинематографе <…> Радикальный реализм появляется периодически. Это реакция на кризис очередного господствующего направления. В возврате к жизни, к реальности видят выход из лабиринта бесконечных и часто бесплодных “творческих поисков”. Модернизм, постмодернизм, постпостмодернизм — сколько можно?! Вот она, дверца, за ней сияющий мир! Увы, дверца ведет лишь в тесный закоулок, который неизбежно оканчивается очередным тупиком. Сам по себе радикальный реализм может дать только передышку, отдых. Он ограничен по своей природе, к тому же его оковы не дают развиваться творческому воображению” [70]. Подобный взгляд был тогда достаточно распространен, его придерживался, например, Дмитрий Быков [71]. Образцовым “новым реалистом” оказался Роман Сенчин, писатель, лишенный творческого воображения, способности фантазировать и даже просто сочинять.

Но Валерия Пустовая нашла к “новому реализму” совершенно иной подход. Роману Сенчину она устроила порядочную “выволочку”, заметив: “не все то ново, что молодо”, произведения же Сенчина — это никакой не “новый реализм”, а “еще одно, наряду с “<НРЗБ>” и “Андеграундом”, проявление кризисного самосознания литературы, как отражение духовного неблагополучия личности современного писателя” [72].

“Новый реализм”, по ее мысли, отличен как от постмодернизма, так и от традиционного реализма. Размежеванию с последним и посвящена ее статья “Пораженцы и преображенцы” [73]. Сама постановка задачи предполагает редкостную смелость, ибо не каждый профессор-филолог отважится сказать, что такое “традиционный реализм”. Но смелость города берет, и с легкой руки Валерии Пустовой, а также поддержавших ее Андрея Рудалева и необидчивого Романа Сенчина “новый реализм” получил путевку в жизнь.

Уже года два критики спорят о сущности этого самого “нового реализма”. Против Шаргунова, Рудалева и Пустовой уже сформировалась целая оппозиция, по преимуществу также из молодых критиков — Марты Антоничевой, Натальи Рубановой, Жанны Голенко. “Оппозиционеры” пользуются уязвимостью “новореалистов”. Охарактеризовать основные черты “нового реализма”, его творческий метод взялась опять-таки Пустовая. Более сдержанный Рудалев предпочел занять особую позицию, называя “новый реализм” чем-то только становящимся, определяющим себя в оппозиции “литературной мертвечине” 90-х (хотя в сражениях с Мартой Антоничевой Рудалев поддержал Пустовую). Шаргунов вообще не любит и не умеет теоретизировать, подыскивать аргументы. Провозгласил на всю страну: “Грядет новый реализм!”, “Стратегически мы победили!” — и довольно. Василина Орлова и Роман Сенчин предпочитают двигаться вслед за флагманом, поддерживая его огнем артиллерии, но вперед не вылезая. Так Валерии Пустовой досталась почетная, но тяжелая задача и славы больше, чем всем остальным критикам “новой волны” вместе взятым. Теперь практически ни одна статья о современной молодой литературе не обходится без ссылок на “Пораженцев и преображенцев”, ни один автор, взявшийся писать о современной военной прозе, не обойдется без ее “Человека с ружьем” [74]. Но за все приходится платить. Когда критик объявляет о появлении чего-то принципиально нового, до сей поры в литературе не бывавшего, его тут же атакуют со всех сторон. Поэтому Валерия Пустовая стала легкой добычей Дарьи Марковой [75] и Натальи Рубановой [76]. В самом деле, ну как можно было написать следующее: “Новый реализм — это когда критику есть работа по разгадыванию внутреннего, не декларируемого прямолинейно смысла произведения (не путать с расшифровкой постмодернистских культурных ребусов и угадыванием интертекстуальных ссылок…)” [77]. Боже! Но ведь присутствие внутреннего, сокровенного смысла есть неотъемлемое свойство всякого художественного произведения. А “демонстрация разниц”, знаменитый анализ трех рассказов о мужской пьянке, двух новореалистических (О. Зоберн, “Ни островов, ни границ”; Дм. Новиков, “Вожделение”) и одного просто реалистического (Р. Сенчин, “Афинские ночи”) [78], имевший целью показать разницу между “новым реализмом” и реализмом традиционным, более всего напомнил мне второй сон Веры Павловны в бессмертном шедевре Чернышевского. Помните? Там тоже была “демонстрация разниц”: “Эту разницу вы сами сейчас увидите. Посмотрите корень этого прекрасного колоса: около корня грязь, но эта грязь свежая, можно сказать, чистая грязь <…> Вы знаете, что на языке философии, которой мы с вами держимся, эта чистая грязь называется реальная грязь. Она грязна, это правда; но всмотритесь в нее хорошенько, вы увидите, что все элементы, из которых она состоит, сами по себе здоровы… Теперь перейдем на эту поляну. Берем и здесь растение, также рассматриваем его корень. Он также загрязнен. Обратите внимание на характер этой грязи. Нетрудно заметить, что это грязь гнилая.

— То есть фантастическая грязь, по научной терминологии…”

Перечтите-ка вторую часть “Пораженцев и преображенцев”, очень похоже.

Свой круг

Беда критиков “новой волны” в их своеобразной возраст-ной замкнутости. Посмотрите, о ком они пишут, чьи произведения анализируют. Андрей Рудалев — о Василии Сигареве, Дмитрии Новикове, Александре Карасеве, Аркадии Бабченко, Захаре Прилепине, Ирине Мамаевой, Дмитрии Орехове. Василина Орлова отмечает все тех же Сигарева, Бабченко, Шаргунова, а также Дениса Гуцко, Александра Грищенко, Сергея Шабуцкого, Ольгу Елагину, Полину Копылову, Ольгу Рычкову и Валерию Пустовую. Сама Валерия Пустовая много пишет об Илье Кочергине, о Романе Сенчине, о тех же Новикове, Гуцко, Прилепине, Карасеве, Бабченко, гораздо меньше об Олеге Зайончковском, Ксении Букше, Василине Орловой, Олеге Зоберне, Игоре Савельеве. Все сплошь молодое поколение, писатели, вошедшие в литературную жизнь приблизительно в одно время с критиками “новой волны”. Иногда к ним добавляют более “маститых” Олега Павлова и Андрея Геласимова. Писателей среднего и старшего возраста упоминают, лишь когда хотят противопоставить им “новых реалистов”, выгодно подчеркнуть достоинства нового поколения русских писателей. Шаргунов, провозглашая “новый реализм”, шлет проклятия Пелевину [79] и Сорокину, Пустовая противопоставляет Маканина, Гандлевского и примкнувшего к ним Сенчина настоящему “новому” писателю — Илье Кочергину. Авторы “Чапаева”, “Пира” и “Андеграунда” — не столько предмет критического анализа, сколько объект разоблачения. На примере позднего Маканина, позднего Гандлевского, позд-него Пелевина критики “новой волны” желают показать, как нельзя писать, продемонстрировать немощь постмодернизма и традиционного реализма. Больше читать книжки поколения “отцов и дедов” незачем. Ничего нового, интересного, талантливого им не суждено было создать.