Том 6. Зарубежная литература и театр

Вскоре после этого тот же театр и та же труппа, претенциозно называющая себя «Афина», сыграла пьесу Кортамбера «Предки». Я этой пьесы не видал. Но сколько-нибудь объективная критика осмеяла ее. Стоит сказать, что действие происходит попеременно на земле и на небе. На небе изображается заседание предков героя, обсуждающих вопрос о его браке.

Нет никакого сомнения, что у Дюллена — самые лучшие намерения. Я отмечал уже в предыдущем письме, что чувствуется как бы некоторое желание соревнования с Жемье в благородном деле интернационализации театра ⁷, но уж, конечно, театр Ателье никак не может заменить тот международный театр, который Жемье подготовляет ⁸.

Старый театр Гран Гиньоль ⁹ тоже называет себя театром литературным. Но этого никто почему-то не принимает всерьез.

Париж безусловно недооценивает этот театр. Известна манера Гиньоля — в каждом спектакле давать две страшные вещи и две веселые, подчас несколько скабрезные. Жанр этот установился давно. Причем маленькие шутки принимаются только как прослойки, чтобы публика могла отдохнуть от жути.

Между тем все это далеко не так просто.

Гиньоль — театр маленький, публика в нем большею частью иностранная, но претензии на литературность и художественность у Гран Гиньоля отнюдь не дутые.

Я хорошо помню молодость этого театра. Драматургически очень талантливый и как-то специально одаренный в области жуткого — Андре де Лорд, в сущности создатель театра, сразу поставил его на очень большую высоту. Спектакли этого театра никогда не были банальны. Для него писали хорошие драматурги. Но временами, и даже часто, и в драмах и в комедиях чувствовалась тень серьезной мысли.

В то время на Гран Гиньоль была большая мода. О нем писала и французская и мировая пресса. На его спектакли трудно было достать место. В различных столицах возникли театры, подражающие ему.

Потом мода прошла, и Гран Гиньоль превратился в достопримечательность Парижа для туристов, чуть ли не наравне с заплесневелыми монмартровскими кабачками «Рая», «Ада», «Смерти» и т. д.

Тем приятнее было для меня неожиданно убедиться, что театр этот не только не спустил своего знамени острой жути, острой шутки, вкуса и хорошей игры, но даже как будто еще поднялся.

В прошлом году нельзя было не обратить внимания на сдержанную, но явно гуманную и антиколониальную тенденцию красивой двухактной пьески «В марокканском блэде» ¹⁰.

В этом году основной пьесой является «Слепой корабль», ловко сделанный Максом Море, лучшим нынешним сотрудником Гиньоля, по роману Баррейра ¹¹.

При почти невыносимой внешней мучительности пьесы в ней заложена опять-таки глубоко гуманная и при данной интерпретации западающая в сознание мысль, родственная той, которая показана в могучих образах Владимиром Короленко в его рассказе «Замерзшая совесть» ¹².

Тому же Максу Море принадлежит с чудесной тонкостью сделанная издевка под названием «Вновь обретенное счастье» ¹³. Все три действующие лица здесь очаровательны: ажан [82] из Булонского леса, ненавидящий деревню, склонный к философии, скептический, слегка революционный, который ленивым тоном так и сыплет парадоксами и смехотворными наблюдениями; бывший лакей, разбогатевший, оставшийся не у дел и мучительно скучающий по старым барам с их грансеньорскими капризами; и бывший барон, старичок, некогда после разорения разыгравший самоубийство, но на самом деле пристроившийся в богадельню.

Он умудрен опытом, умиротворен и со своей точки зрения еще более сочный наблюдатель, чем полицейский. В нем бывший лакей узнает своего барина, когда-то бессовестно обобранного, но все еще лакейски обожаемого. Он умоляет барона возобновить за его счет свою барскую жизнь и позволить ему пожить хоть немного в привычных рамках камердинерства. Нетрудно понять, на что намекает Море, изображая этого неглупого, но совершенно изжитого и рамолированного [83] аристократа, с одной стороны, а с другой стороны — растерявшегося коренного холопа, которому во что бы то ни стало, хотя бы искусственно, надо вернуть барина.

Присмотритесь-ка к истории монархистов, нашедших сейчас легитимного короля в лице какого-то никому не ведомого герцога Гиза!

Но главная сила, конечно, не в сюжете, а в разработке; самое же яркое — это игра актеров Гиньоля. Вся труппа играет в своем роде превосходно, гораздо лучше, чем «интеллигентная» труппа Ателье. А главные актеры — царь страха Жан Галан, его помощник по этой части Клод Орваль, тонкий и разнообразный комик Селлер и нервная, заражающая Майя Флориан — положительно первоклассны. Трудно даже понять, как такие актеры, найти которых трудно даже в богатом актерскими силами Париже, не ищут другой судьбы, а остаются верными своему оригинальному маленькому театру.

Надо быть правдивым в отношении к театру. Нет ничего хуже снобизма. Ателье корчит из себя нечто тонко культурное — и этому верят. На футуристические пантомимы Маринетти ¹⁴, о которых сам старик Антуан сказал, что они «безвредны и пахнут тленом», кто-то — передовой — ходит!

Позвольте же вам сказать, что старый Гиньоль является одним из самых лучших театров Парижа. Лучше не видеть разных хваленых «модернизмов», но посмотреть виртуозную в ужасе и смехе игру этого превосходного, выдержанного маленького театра.

[III] ^*

Продолжу изложение моих театральных впечатлений в Париже.

Я уже сказал, что большинство бульварных театров, равно как тех, которые стоят на их уровне, питаются совершенно особой драматургией, развернувшейся только на берегах Сены ¹.

Потребность десятков французских заурядных театров в пьесах — огромна. Но ни в одном городе мира массовая публика не является столь консервативной, как в Париже. Если бедный Дягилев, сезон которого, как теперь выяснилось, прошел довольно бледно ², вынужден поставлять Парижу все новые и сногсшибательные выдумки, то ведь Париж, который он обслуживает, — особый Париж и даже вовсе не Париж, а золотая накипь наезжающих на Париж международных тунеядцев.

Нельзя не согласиться, что эта публика снобов эстетически выше средней парижской театральной массы, тоже густо замешанной иностранцем, но в которой тон задает коренной gout parisien [84].

Далека от меня мысль и этот Париж boulevardier [85] считать за настоящий или единственный Париж.

Вспомните знаменитую книгу Ромена Роллана «Ярмарка на площади», вспомните то удивление, которое испытал Жан-Кристоф, когда он почувствовал под возбудившей его презрение толпою tout Paris [86] — настоящий, честный, работящий, нуждающийся Париж мелкой буржуазии и пролетариата ³.

Но напомню вам и другое, тоже от Роллана. Прогремевшая книга его о театре была написана по поводу анкеты о значении современного театра, произведенной, помнится, в 1907–1908 году. В этой анкете, между прочим, был и такой вопрос: «Как вы оцениваете значение театра для народных масс?» На этот вопрос Ромен Роллан ответил: «Никак, ибо до сих пор народ не знает театра» ⁴. Нельзя же считать театром учреждения пригородов мелодраматического или кафешантанного типа, которые угощают мелкий люд жалким подражанием буржуазной безвкусице.