Карл Брюллов

Как ни была отгорожена Академия от жизни, но слухи обо всем, происходившем в стране, проникали за ее стены. Академисты — и в числе первых Брюллов — постоянно общались с писателями, актерами. Да и не только с ними. По свидетельству однокашника Карла — Солнцева, частыми гостями у пенсионеров и академистов старших возрастов были братья Бестужевы, Рылеев. Поскольку ученики были в большинстве выходцами из простых сословий, среди них могли найтись родственники или знакомцы тех, кто составлял собою ряды бунтующих солдат — и таким путем могли просачиваться слухи. А уж тем более не могли академисты не знать о том, что творилось в университете. В 1820 году там предали суду лучших профессоров — А. Галича, А. Куницына, К. Германа и других. Они обвинялись в атеизме, в распространении революционных идей. Правительственные меры не обошли и Академию. На глазах у Карла Брюллова и его сверстников менялась там атмосфера. Он еще застал прежний патриархальный уклад академического быта, когда отношения и профессоров меж собою, и учителей с учениками были достаточно простыми и добрыми, когда Академия была как бы особым государством со своими обычаями и привычками, существующим несколько отдельно от остальных жителей столицы. Он сам участвовал в бесхитростных маскарадах, где все семьи профессоров, разряженные в самодельные костюмы из пестрой папиросной бумаги, набранной в соседней табачной лавочке, веселились вместе с академистами до упаду. Вечерами — опять-таки старшие ученики участвовали в этом — в Академии музицировали. Редко кто из профессоров и воспитанников не играл тогда, и порядочно, на каком-нибудь инструменте. Составлялись квартеты, квинтеты: скрипач Воробьев, флейтист Гальберг, виолончелисты и пианисты Демут-Малиновский, А. Меер, Н. Токарев. Некоторые, как Воробьев и Демут-Малиновский, были настолько хорошими музыкантами, что их приглашали играть в дома обоих графов Виельгорских, Михаила и Матвея.

С приходом в 1817 году Оленина на пост президента в Академии многое резко изменилось. Один из образованнейших людей эпохи, друг и покровитель многих литераторов и художников, Оленин вместе с тем был в высшей степени исправным чиновником, а значит — неизбежно — верным проводником правительственных указаний. Блестящий знаток античной литературы и искусства, археологии, нумизмат, он знал и естественные науки, недурно рисовал, состоял в переписке с европейскими знаменитостями — Гумбольдом, Шлецером. Император очень покровительствовал ему и называл Tausendkünstler — тысячеискусник. В Академии Оленин застал крайнее запустение во всех хозяйственных делах. Здание не ремонтировалось десятилетиями. Воспитанники ходили в таком ветхом платье, что, когда умер вице-президент Чекалевский, им не в чем было выйти на кладбище. Оленин в три дня распорядился сшить новые синие мундиры по рисунку воспитанника Карла Брюллова. Встречные на улицах недоумевали, глядя на незнакомую форму, спрашивали — кто же это такие? «Шведы», — смеясь отвечали академисты.

Учеников распустили на четырехмесячные каникулы, и начался капитальный ремонт здания. Потом этим событием в Академии отмечали время — то-то или то-то было до или после «больших каникул».

Какое счастье — на целых сто двадцать дней Карл дома, со своими! Правда, он и до того все свободное время проводил с семьей. «О, как дороги для меня эти воскресенья и праздники!» — восклицал он, рассказывая Рамазанову о том, что отец в такие дни не только раскрывал перед ним папки с редкими эстампами, «объясняя в них сочинение, указывая на прекрасное; но знакомил… и с литературою — так что иногда целые дни были посвящены стариком искусству и чтению поэтов, в назидание своему сыну». Как и в детстве, участвовал Карл в музыкальных вечерах, вместе с отцом и братьями делал иллюстрации к описанию кругосветного путешествия Крузенштерна. Но сейчас в самой неурочности каникул была неизъяснимая прелесть. Хлопочет маменька, желая побаловать исхудавшего на казенных харчах сына лакомым куском. Вихрем носится по дому трехлетний брат Ваня, смышленый и резвый, в колыбели заходится плачем новорожденный Павел. К сестре Юленьке ходит жених — как быстро летит время! Он всем нравится — и родителям, и братьям: лицо мягкое, спокойное, с правильно очерченными чертами, сам скромный и вместе веселый и крайне общительный. Зовут его Петр Соколов. Братья видели его и прежде — он кончал курс в Академии, когда Карл был на втором году обучения, а Александр впервые переступил академический порог. Он уже и сейчас имеет известность в городе. Блестящий акварелист, мастер интимного портрета, с годами он превратится в такого популярного портретиста, что приятель Карла, Владимир Соллогуб, помянет его в своем «Тарантасе»: «Всякая невеста, выходя замуж, дарила жениху свой портрет, писанный Соколовым». Мастерски умел Соколов, при большом цветовом богатстве, сохранить прозрачность акварели, так деликатно чуть-чуть прикрашивал модель — не зря его портреты именовались в обществе «патентном на благородство»… Вне сомнения, Карл сумел извлечь урок из общения с будущим своим родственником — впоследствии в его акварелях мастерское владение техникой обнаружит это.

Хорошо дома. Весна. В саду, где он провел столько одиноких дней детства, лопаются почки, тихо прорастают травы. С Невы тянет головокружительно свежим весенним воздухом. Вечера длинные, скоро для ночи не будет часа — «одна заря сменить другую спешит…» Долгие часы можно сидеть под деревом, выросшим вместе с ним, предаваясь мечтам о будущем — как работать, как жить. И вести нескончаемые разговоры с братьями. Федор скоро кончает курс. Александр вырос в стройного, миловидного юношу. Он отличается большой серьезностью, любовью к точным наукам, да и к наукам вообще. Эрудицией он превзошел многих своих однокашников. Размеренный и обстоятельный, уже сейчас — прямая противоположность импульсивному и порывистому Карлу — он успевает и в художествах, но никогда не манкирует и общими предметами. С ним становится все интереснее рассуждать о разных разностях — у Карла в семье появляется еще один близкий друг. Теперь, отправляясь с приятелями в «Золотой якорь», что располагается в подвале, в 6-й линии, — излюбленное место досуга академистов — Карл зовет с собой и брата. А там — вечные разговоры о любимом искусстве за стаканом дешевого вина, споры, сражения на бильярде, веселые песни.

Благодаря нечаянным каникулам можно отдаться всласть и еще одному увлечению, общему для академистов, да и для всех молодых петербуржцев, — театру. Правда, Большой театр — центр театральной жизни столицы, где ставились оперы, балеты, трагедии, водевили, — сейчас на ремонте. Его все не отстроят после пожара 1811 года. Но уже совсем скоро, 3 февраля будущего года, он снова распахнет свои двери перед петербургскими театралами. Еще есть Малый театр, или театр Казасси. И Немецкий, или Новый. Первый — на Невском, рядом с будущим Александрийским. Другой помещался на месте части Главного штаба. Как раз в нем выступал знаменитый трагик Яковлев, о котором современники говорили: «Завистников имел — соперников не знал». Пушкин с восторгом пишет о «диком и пламенном Яковлеве, который имел часто восхитительные порывы гения». Это был любимый актер Карла, Брюллов как-то изобразил его в костюме испанского гранда. Да и не только его. После спектаклей рука невольно тянулась к карандашу, и он с наслаждением воскрешал на листе бумаги сцены только что отзвучавшего спектакля. В Малый театр академисты ходили редко — он больше для аристократов, ложи и кресла на сезон вперед забронированы знатными фамилиями. То ли дело Новый, а особенно — Большой. Публика там куда проще. Тон здесь задавался не первыми рядами, а стоящими за креслами и обитателями ярусов и галерки. Да и плата там дешевле, хотя академисты с прочими студентами наскребали все равно лишь на местечко в райке.

Актеры тоже часто бывали в Академии, причем самые заметные: обе Семеновы, Екатерина и Нимфодора, Сосницкий, Самойлов-отец, Рамазанов. Артисты и художники стояли в обществе рядом; как бы ни восхищались их искусством аристократы, пропасть меж ними была непреодолимой. Из круга обывательских интересов люди искусства безвозвратно вышли. Общность судьбы, общность интересов вели к постоянному взаимному тяготению. Не случайно возникало столько тесных дружеских связей между художниками, артистами, литераторами. Александр Николаевич Рамазанов, отличный комик, вел в Академии уроки танцев. Брюллов близко сошелся со всей семьей. Жена Рамазанова тоже была актрисой, а их сын станет впоследствии скульптором, страстным почитателем таланта Брюллова. Благодаря этой чете Карл попал и за кулисы театра, в мир, необыкновенно привлекательный и недоступный для массы петербургских любителей. Совсем скоро он рискнет взяться впервые в жизни за портреты маслом. В числе самых первых будут изображения четы Рамазановых.