По дороге в Рай Константин Кинчев. Жизнь и творчество. Стихи. Документы. Публикации

Когда я сказала Косте, что это, дескать, мелко, что не стоило уж так костерить Боба за этот контракт, его, мол, право, его дело и т.д., то он ответил:

- А что он один поехал? Парней своих бросил на произвол судьбы. Что им теперь - побираться идти?

Боб съездил в Америку и вернулся. Сами знаете с каким результатом.

Когда напечатали в журнале "Аврора" сказку БГ "Иван и Данило", Кинчев говорил:

- А черти-то в сказке, что из ящика выскакивают, - ведь это мы, чай, - и совсем беззлобно, по-детски как-то хохотал.

Прошло время. Они снова встретились на очередном концерте памяти. Теперь уже памяти Вити Цоя. И Костя сказал Бобу:

- Я раньше молодой был, глупый, может, чего и не так было. Вы уж не сердитесь, Борис Борисович, вы живите только…

Вот и вся история этого, якобы, противоборства.

Вообще, надо сказать, что представление о ленинградском рок-клубе 80-х годов как о некоем святом музыкантском братстве не более чем легенда. Вернее стремление выдать горячо желаемое за действительное. Клуб был микромоделью нашего современного демократического движения, участники которого стояли плечом к плечу, когда надо было противостоять партократии, и тотчас разбредались по углам, когда давление ослабевало. То же самое происходило и в клубе.

Когда в эпоху давления, запрещений и неистовства милиции на концертах, стражи порядка начинали лютовать, все стояли стеной, демонстрируя свое единство и независимость. Тем не менее, в кулуарах можно было услышать такие нелестные высказывания друг о друге, какие не всегда вырвутся из уст заклятых врагов. Но тоска по братству была всамделишная и искренняя. И тем сильнее она была, чем дальше отходили от идеи братства в реальности.

Костя и в этом отношении всегда отличался от многих. Я уже говорила, что никогда не слышала злобных наскоков с его стороны в адрес БГ. Но ведь и в адрес кого бы то ни было другого я их тоже не слышала. Ко всем у него было ровное, доброжелательное отношение. К кому-то он относился с особой симпатией, причем музыкальные вкусы тут не имели никакого значения. Но враждебности не было ни к кому. Если в поле его зрения оказывались люди ему неприятные, то они из этого поля исчезали мгновенно: он не способен таить в себе неприязнь и кого-то тихо ненавидеть. Если человек чем-то вызывал его неудовольствие или раздражение, то он так и говорил: "не люблю я тебя…" На том всякие контакты и кончались.

В 1987 году все свихнулись на музыке "Наутилуса". Слава Бутусов стал чуть ли не национальным героем. Костя к творчеству "Нау" отнесся скептически.

- Это для девчонок музыка, - говорил он, когда его спрашивали об отношении к "Наутилусу".

Но это прохладное отношение к песням группы не мешало ему искренне любить ее лидера:

- Славка - классный парень!

Он говорил это тогда, в начале их знакомства, говорит и до сих пор. Они - друзья и, я уверена, останутся ими навсегда.

Сложнее было с Цоем. Точнее - было страннее. Я знаю, что Константин и Виктор всегда с интересом следили друг за другом. В творческом, конечно, отношении. И каждый из них ценил то, что делает другой. Помню, когда московская рок-лаборатория впервые устроила нечто вроде фестиваля, в качестве гостей пригласили и питерские команды, в том числе "Кино" и "Алису". После мрачноватых изысков москвичей выступление "Кино" было как порыв свежего ветра. В антракте я подошла к Цою и сказала ему об этом. И он, несомненно, радуясь отличному своему выступлению, с азартом произнес:

- Э, подождите, вот сейчас еще Костя выступит! Он им покажет!… Куда Москве до нас!…

В одном из своих интервью Цой называл Кинчева в числе немногих, чьи песни ему близки. Марианна Цой, помнится, говорила, что "бунтарский" период Виктора (когда на смену песням "Фильмы", "Звезды останутся здесь", его иронично-любовной лирике пришли "Перемены", "Дальше действовать будем мы" и т.п.) начался в творчестве Цоя не без влияния "героических" песен Кинчева.

Между ними не было конкуренции. Каждый был самодостаточен. И тем не менее отношения были удивительные. Во всяком случае, меня они поразили. Цой во времена своего московского периода жизни не раз бывал у Кости. В один из своих приездов в Москву я заехала к Кинчеву и застала там Цоя. Это было время, когда Виктор писал песни, вошедшие потом в альбом "Звезда по имени Солнце".

Сидели как всегда на кухне. Цой пел. И заметно нервничал. Потом гитару взял Костя. Начал что-то наигрывать. Вдруг отставил гитару:

- А-а, новых песен нет, а старые не хочу петь…

Но я видела, что дело в чем-то другом. И вдруг словно озарило: да они стесняются, боятся друг друга. Как боится публики человек, первый раз выходящий на сцену.

Когда Цой ушел, я спросила Костю:

- А что это вы с Витькой так друг друга стесняетесь, так дрейфите, будто от вашего взаимного суда вся жизнь зависит?

- Ты заметила? Слушай, никто не замечает… Но ты права, права… Это так. А почему? А черт его знает. Сам не знаю, почему. Но это правда.

В самом начале их знакомства у них был какой-то мелкий конфликт. Даже не у Кинчева с Цоем, а, скорее, у "Алисы" и "Кино". Вот почему в первоначальном варианте "Тоталитарного рэпа" появились слова "…но о "Кино" я не хочу говорить". Категоричное "не хочу" со временем сменилось на нейтральное "не могу". Но, будучи людьми талантливыми, занятыми в гораздо большей степени вопросами из так называемых "проклятых" и в меньшей, если не совсем в малой, - житейскими, они быстро поняли, что делить им нечего. Я уверена, они оба глубоко уважали друг друга. Уважали не только ту неповторимую личность, которую являл собой каждый из них, но и ту потаенную силу, тот внутренний стержень, что присутствовал и в одном, и в другом. Я думаю, не случайно именно Цой и Кинчев воспринимаются подростками как герои, как пример для подражания. За каждым из них чувствуется способность не только словом ("Кто будет петь, если все будут спать?" - "И если песню не суждено допеть, так хотя бы успеть сложить…"), но и делом в случае необходимости отстаивать свои идеалы.

Очень тепло Костя всегда относился к покойному Майку - Мише Науменко "Папа Майк" - так нередко он называл его, несмотря на совсем небольшую разницу в возрасте.

Глубокая привязанность к Шевчуку началась еще с совместной поездки в Крым, о которой речь впереди. Как рассказывал Костя, пришел на пляж Шевчук, подошел к алисовской компании и сурово произнес:

- Сидите тут, а надо идти рыбу п…ть, - так Юра называл свои занятия подводной охотой.

И особое отношение всегда было у Кости к Диме Ревякину, лидеру сибирской группы "Калинов мост".

Помню, как однажды, когда у меня было особенно муторно на душе, Кинчев потащил меня через весь город к Леше Вишне - слушать записи "Калинова моста":

- Димка - такой светляк!…

Часто полушутя-полусерьезно Костя утверждал:

- Ревякин - обыкновенный гений.

На первый взгляд, они всегда относились друг к другу иронически. Начиная с шутливого распределения "титулов", Ревякин - гений, а Кинчев - звезда, или "звайзгне" (это словечко появилось в их обиходе после выступлений в Латвии). Или чего стоила версия, высказанная однажды Димой:

- Я думаю, - говорил он, - в Питере со временем нам установят по памятнику. У подножия по торжественным датам будут собираться фаны. К Костиному монументу будут приходить, конечно же, малоинтеллектуальные подростки…

А когда Дима серьезно заболел, Кинчев обзванивал всех и выяснял, не может ли кто-нибудь найти для Ревякина хорошего врача. После больницы Дима уехал домой, в Читу. Кинчев не раз говорил мне в то время, что уже договорился с ребятами - Юрой Шевчуком, Славой Бутусовым - поехать навестить Диму.

- Он же там совсем один…

Я скептически относилась к этим разговорам. Легко ли сказать - Чита не ближний свет. Фантазия, да и только, думала я. Но он все-таки поехал. Завернул, так сказать, после гастролей во Владивостоке.

- Там же недалеко…