Размышления: советский и зарубежный кинематограф

Ведь можно исказить действительность, и не прибегая к инсценировке. Можно снять одни положительные явления жизни, одни ее светлые стороны, и, хотя это будет документально, мы увидим явную лакировку действительности. Можно снять одни отрицательные явления, темные стороны жизни, и хотя это будет документально, но окажется клеветой на нашу действительность.

Сюжетное строение сценария, новелла о создании среди моря нефтяного города властно потребовали восстановления истории строительства. Режиссер пошел на инсценировку и правильно сделал, ибо правдивый рассказ о прошлом – это не ложь и не фальсификация. Правда картины в том, что нынешний день не инсценирован, а наблюден, и мы чувствуем это в каждом кадре. Мы видим, что гигантский нефтяной пожар в море – это правда, а не инсценировка, что туман, шторм, внезапно забивший фонтан газа, что эти дома и причудливые эстакады на сваях, автомобили над морем, вышки на воде, и нефть, и лица тружеников, то взволнованные, то тревожные, то радостные, что все это – подлинная и глубокая правда.

В истории одного промысла и его людей мы видим историю многих промыслов, многих наших городов, видим типичную для нашей Родины и для наших дней жизненную правду. Поэтому картина волнует нас, поэтому неоспоримо право авторов на восстановление факюв прошлого.

Однако все то, что сказано, еще не может сделать картину подлинно художественной, если автор не сумеет использовать своеобразные свойства кинематографического языка и в первую очередь необыкновенную наглядность выразительной и острой детали. В этом одна из сильнейших сторон нашего искусства. Режиссер картины Р. Кармен владеет талантом кинематографического видения. Он умеет подсмотреть необычное, поражающее в самом, казалось бы, обыденном материале и, наоборот, события грандиозные и необычайные показать с простотой, которая убеждает нас в правде происходящего на экране.

В картине рассыпано множество великолепных деталей. Что, например, особенного в паре воробьев, прыгающих на тротуаре? Но ведь это происходит далеко в море, на сваях: в трех метрах под воробьями плещутся каспийские волны. Крупно снятая пара прилетевших за людьми воробьев больше говорит о прочности быта свайного нефтяного поселка, чем сказали бы десятки детально показанных бытовых учреждений.

На эстакаде среди моря столкнулись две автомашины и не могут разъехаться. Водители ссорятся совсем так, как испокон веков ссорятся на всех земных дорогах, когда кому-то надо уступить путь. Но это происходит среди моря, и зритель смеется и аплодирует. Эта деталь опять же говорит о своеобразии быта нефтяного городка больше, чем можно сказать десятком кадров, показывающих быт в привычных ракурсах.

На промысле выступают артисты цирка, они исполняют свой номер, подвесившись на стреле крана, под ними море. Но режиссеру мало этого, он ищет обострения кадра, он пропускает прямо под циркачами морской катер. Эта простая деталь не только делает кадр живо убедительным, но сразу повышает ощущение опасности и красоты номера.

Пробурена первая скважина, после тревожного ожидания пошла наконец нефть, люди радуются, щупают нефть руками, целуются. Сколько раз мы видели это? Но и здесь режиссер нашел прекрасную деталь, которая ярче, чем сотни слов, говорит о том, как драгоценна эта нефть добывшим ее людям: прежде чем обнять мастера Каверочкина, геолог Алиев любовно проводит по его щеке рукой, с которой стекает темная густая масса, и только потом целует сияющее, вымазанное коричневой нефтью лицо товарища. Они любят свой труд, любят нефть, любят друг друга – вот что говорит этот жест.

Спиною к нам стоит парочка у парапета, над морем. Парень наклонился к девушке, говорит ей что-то. А рядом висит спасательный круг, и на нем написано «утопающему». Не нужно слов.

Такими деталями полна картина, и поэтому она вызывает теплый смех и радость, и тревогу, поэтому она полнокровно живет на экране.

Для того чтобы посмотреть эти детали, снять поистине страшный пожар нефти на море и могучую борьбу с ним, снять шторм и туман, снять доставку продуктов на отдаленную буровую и приезд артистов на промысел, группе пришлось полгода прожить на сваях, сжиться с людьми промысла, изучить и полюбить их труд, делить их радости и заботы, узнать всю подноготную своих героев. Поэтому в рассказе о нефтяниках нет проходных, нет равнодушных кадров. И это – четвертый урок картины. Превосходны кадры пожара, панорамы, снятые с самолета, морские кадры, но лучше всего сняты люди: в портреты рабочих вложены и любовь, и уважение, и товарищеская теплота. Зритель сживается с героями картины, любуется их мужественной красотой и расстается с ними в конце, как с добрыми знакомыми.

Промысел с его «улицами», эстакадами, миниатюрными «площадями» отснят изобретательно и разносторонне. Очень хороша работа операторов Д. Мамедова, А. Зенякина, С. Медынского. Каждый кадр, каждый ракурс взят не случайно, а с точно продуманной целью: как можно нагляднее показать сложность задачи, которая стояла перед строителями, показать совершенство советской техники, смелость и остроумие решений, свежесть конструктивной мысли, заботу о человеке, которая пронизывает все детали постройки, наконец, необычайную оригинальность всего сооружения в целом, невиданное своеобразие быта, сложившегося в этом поразительном поселке, поистине между небом и водой.

Картина снята в строго реалистической манере, с хорошим вкусом, сурово и правдиво, без слащавости и прикрас, с высоким профессиональным мастерством и требовательностью к себе.

Все стороны произведения продуманы и подчинены ведущей идее, все средства выразительности привлечены для того, чтобы сделать повесть о нефтяниках волнующей и страстной. Это относится и к музыке. Режиссер не пошел по пути, ставшему, к сожалению, обычным в документальном кинематографе, – он не стал подгонять к остро современному, своеобразному зрелищу старую, давным-давно известную музыку, написанную совсем по другим поводам и вдохновленную совсем иными идеями. Музыка к фильму написана композитором Кара-Караевым, написана превосходно, с оригинальным и сильным темпераментом, взволнованно, умно, в традициях высокого симфонизма.

Как во всяком произведении искусства, и в этой картине есть частные неудачи. Я не стал бы говорить о них, если бы они своеобразным обратным ходом не подтверждали правильность выбранного авторами пути. Всюду, где картина строго следует сюжету, развивает свою тему, кадры неизменно интересны, и ярко зрелищны, и новы для зрителя. Когда же авторы отвлекаются от рассказа о нефтяниках, их постигает неудача.

К таким неудачам следует отнести первый эпизод – показ Баку. Это именно та демонстрация красивого города «вообще», которой грешат многие документальные картины. Никакой мысли в этом эпизоде обнаружить нельзя, кроме желания похвастать красотой столицы Азербайджана, да, может быть, боязни, что без этих кадров картина, упаси бог, покажется кому-нибудь бедной. Строгость в отборе материала утеряна здесь авторами, и поэтому первый эпизод настораживает: ждешь обычного прейскурантного рассказа. Правда, это впечатление очень быстро рассеивается.

В какой-то мере то же самое можно сказать и об эпизоде выступления Рашида Бейбутова на нефтепромысле. Сам по себе приезд Бейбутова к рабочим-нефтяникам – факт интересный и характерный. Видеть его на экране приятно. Но делается досадно, когда режиссер, увлекшись известным певцом, забывает о своих героях, теряет тему повествования и превращает выступление Бейбутова в самостоятельный концертный номер. Это вне сюжета, вне повести о нефтяниках, в этом нет мысли, и поэтому на экране сразу возникает хорошо знакомый стандарт. Впрочем, таких опечаток в картине мало, – может быть, поэтому они ощущаются особенно остро.

Картина опирается на лучшие традиции великой советской кинематографии, традиции, идущие от «Броненосца «Потемкин», от «Матери», от «Чапаева». Эти традиции – в суровом пафосе борьбы труда, в великой жизненной правде без прикрас, в страстной любви к нашему советскому человеку – труженику и бойцу, в смелости формы, в зрелищной выразительности, в кинематографической яркости, в идейной целеустремленности.