Статьи, манифесты и другие работы 1913-1929

В искусстве происходит то же самое, что и во всей полит<ической> экон<омической> жизни. В первой четверти нашего века произошли большие сдвиги. Кубизм – это не простая безделушка, обслуживающая мещанскую сутолоку, это целое мировоззрение, уже имеющее за собой целый ряд научных исследований. Разве это не партия, проведшая в жизнь свое отношение к вещи, а футуризм разве не мировоззрение? Даже т. Луначарский признал их полезными в пролетарской культуре, называя их просто «новаторскими». Разве Сезанн и Ван Гог не установили известного мироотношения? Отсюда следует, что если мы будем изучать все партии или отдельные единицы, то это не значит, что учащийся будет «маленьким Сезанном или Пикассо». Важно изучить все моменты, касающиеся и других возможностей последних изысканий. (Всякий живописец есть уже ученый, а его произведение разве не книга <?>) Важно изучить системы их, ибо отныне мы продолжим совершенство ⁶. И вот когда мы приходим к слову «проведем», начинается острая, напряженная партийность. И в данный момент искусство нового мировоззрения хочет установить форму, напр<имер> архитектуру современной живописи в широком смысле слова. Мировоззрение это нужно изучить, ибо в нем уже средство.

Быть ли греками в нашем времени или же мы установим свою форму<?> Мы или они – строители новых сооружений нашей современности<?>

«Я – искусство – прежде всего свободно, куда хочу – полечу, передо мною все равны, лишь бы в этом равенстве я нашло свое эстетическое, моральное, религиозное, историческое или другое содержание и смысл. Для меня не может быть ограничений и границ; я без времени и чисел; я свободнее в своих творениях, чем ветер; я одинаково прекрасно и все формы всех времен будут прекрасны, как только я коснусь их, и мой художник не похож на вас, ограниченных свободой <в свободе?> системою и вечным стремлением к совершенству форм технической жизни. Вы никогда не можете быть такими гибкими, как он; вы смертельны <смертны?>, мой же художник не знает современности, для него нет <ни> времени, ни чисел, он свободен и сегодня живет в совершенствах прошлой вашей жизни так же, как и сегодняшних. Вам только сегодняшнее принадлежит, для него все; для него нет ничтожного ни в чем, стоит ему коснуться и воплотить меня, как вещи становятся равноценными во всех эпохах вашего времени. Я – искусство вечной или безвечной гармонии миров вещей – освобождаю из мрака времени убитые вами вещи событий, возвращаю им жизнь в моей бесконечной гармонии. Таково мое действие, в котором нет ни совершенства, ни культуры, ни силы».

Но так ли? Прежде всего – чем является гармония? Есть ли это действие или бездействование? Уже ясен ответ, что гармония – результат действия, образующего тело, а раз это действие, то, очевидно, его движение находится в бесконечном изменении, а всякое изменение есть новое созвучие, произошедшее от нового соотношения между собою, что создало образ.

Соотношение явилось через систему построения, ибо иначе не может выявиться [материя], звук в гармонию.

Ясно отсюда, что искусство и его художник во власти систем конструкций и законов, ибо все это он сам есть, он есть действие или он совокупность действия миллионов единиц построенного организма как вечно изменяющейся гармонии.

И вот тот, кто постиг новое соотношение звуков или тел, стремится построить мир в этой новой гармонии соотношений; эта гармония соотношений материалов, выражающихся в вещах, что называем утилитарным<и>, и будет гармонией мира. Это стремление настолько сильно, что никакое гонение и преследование сложителей новой гармонии тел не сможет уничтожить его.

К. Малевич.

ЕСЛИ

Если армия была нужна для победы над белыми, то теперь нужна для победы над культурою белых.

Если армия нужна для битвы с трудом, то нужна дивизия творцов форм, во что выльется труд.

Если армия труда нужна для завоевания материала, то нужен корпус для [завоевания] станков производства.

Если нужны станки производства, то нужно знать, что они будут производить.

Если мы воскресим станки производства, остывшие перед революцией, они воскресят нам культуру дореволюционную.

Если новаторы экономических харчевых благ воскресят белые булки и распределят и<х> поровну, то мы должны создать новую архитектуру культуры. От первого мы будем в теле, а от второго духовны и динамичны.

Если новаторы экономических харчевых благ ищут культуры – пролетарской, коммунистической, общечеловеческой, то мы поможем найти ее.

Если новаторы экономических харчевых благ подняли красное знамя, предвещающее катастрофу старой системы жизни, [то] мы подняли красный семафор, указывающий катастрофу старой культуре вообще и искусству.

Если новаторы экономических харчевых благ стоят у рукояти своих систем, делая жизнь, то новаторы искусств должны стать у рукояти культуры этой жизни.

Если убить новаторов искусства – убить архитектурную форму современности.

Если новаторы экономических харчевых систем победили белый экономизм, мы победим белую культуру.

Если вожди современного просвещения ищут культуры нового из образований староваторов и новаторов, – значит, не нашли нового мировоззрения.

Найти мировоззрение – значит, найти культуру. Никогда новую культуру нельзя образовать и<з> сочетания двух мировоззрений – таковая культура будет бесплодной.

Уновис ^*

Всякий экономически-политический шаг есть революционное движение, предшествующее нашему существу, как подобный кухонный авангард, приготовляющий возможность для выражения новых форм образа жизни, в чем и наступает действо нового смысла, так как всякий смысл идет через сознание человека во все века его движения из совершенства в совершенство, ибо он, человек как существо, был во всех образах мира и шел только экономическим путем, то отсюда экономия является одной магистралью всего творческого движения. Всякое действие человека идет по пути этого расчета, и всякая творческая форма строится на экономическом разрешении, и всякая вещь есть ответ разрешенного экономического вопроса. Искусство, сознательно строящее свои вещи на красоте художественности в бессознательном, упирается на экономическое разрешение задачи изображения, достигая сущности в кратчайшем пути ясности выражения.

Но все живописные движения шли к вещам как формам живописным, где в некоторых случаях они были протоколированы, в других – служили мостом развития живописного действа, осознанного в себе, где творческое начало выражалось только в созданиях живописной материи, достигаемой через смешение в творческом внутреннем центре живописца. Развившееся творческое начало захотело волю свою употребить на создание чистого живописного образа, избегая скелетов уже существующих вещей, вытекающих не из живописных движений человеческого существа, а утилитарных и религиозно-духовных необходимостей.

Таким образом, из бессознательного выросла степень нового сознания и смысла живописного побуждения. Ясно стало, что живописное существо не родилось для того только, что<б> быть средством для причин, но стало само причиною действа человека-живописца.

Если через искусство свое человек проникал в бытие вещей, выводя из него образ через ощущения в себе представляемых и существующих сложений, то в живописной самопричине выявленный образ есть то, во что нужно проникнуть как в новый организм вещи, – это есть действо чистого явления творческого опыта природоестественного движения к новому организму мира.