Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев

- Вы не ошиблись, - сказала княгиня. - Я знаю об их беседе от самого Александра Сергеевича.

- Что же он рассказал вам про свой разговор с императором?

- Государь обласкал его, - отвечала Вера Федоровна. - Он принял его, как отец сына. Все ему простил, все забыл. Он сказал ему: "Ты теперь уж не прежний Пушкин, а мой Пушкин".

- А не давал ли он ему при этом каких-либо обещаний? - спросил Холмс.

- Да, - согласилась княгиня, слегка удивленная проницательностью собеседника. - Государь обещал ему полную свободу от ненавистной цензуры. Он сказал: "Более мы с тобою ссориться не будем. Все, что сочинишь, ты будешь присылать прямо ко мне. Отныне я сам буду твоим цензором".

- Вы полагаете, царь был искренен, давая эти обещания? - спросил Уотсон. - И на самом деле верите, что он их исполнит?

Этим вопросом Вера Федоровна явно была шокирована.

- У меня нет оснований сомневаться в чистосердечности намерений государя, - сдержанно ответила она. - А тем более в нерушимой твердости царского слова.

Холмс, наклонившись к уху Уотсона, шепнул ему:

- Вы, кажется, забыли, друг мой, в какую историческую эпоху мы с вами отправились. Неужели вы не понимаете: что бы ни думала эта дама наедине с собою, не станет она в разговоре с малознакомыми людьми сомневаться в искренности намерений и чистоте помыслов самого императора.

Сделав это короткое внушение, он поспешил загладить перед Верой Федоровной невольную бестактность Уотсона.

- Простите, княгиня! Мой друг неловко выразился. Он хотел узнать у вас: как вам показалось, его императорское величество и в самом деле так высоко ценит гений Пушкина? Или его комплименты поэту были всего лишь общепринятой формой вежливости?

- В ответ на это могу сказать лишь одно, - отвечала княгиня Вяземская. - В тот же день, когда была дана аудиенция Пушкину, которая, к слову сказать, длилась более двух часов, на балу у маршала Мармона, герцога Рагузского, французского посла, государь подозвал к себе графа Блудова и сказал ему: "Нынче я долго говорил с умнейшим человеком в России". И на вопросительное недоумение Блудова назвал Пушкина.

- Вы хотите сказать, что император Николай Павлович и впрямь видит в Пушкине мудрейшего из своих подданных? - спросил Холмс.

- О, да! - горячо откликнулась княгиня. - И в этом он не ошибается, поверьте! Вопреки приставшей к нему репутации проказника и озорника, Пушкин - истинный мудрец. В этом уверены все, кому посчастливилось узнать его близко.

- Ну что ж, Уотсон, - сказал Холмс, когда они вернулись к себе на Бейкер-стрит. - Я считаю, что эта встреча была весьма плодотворна.

- Вам лучше знать, - уклончиво ответил Уотсон. - Но ведь мы еще ничего толком не выяснили. Куда же мы отправимся теперь?

- Теперь, я думаю, нам самое время отправиться в тысяча восемьсот тридцать четвертый год - тот самый год жизни поэта, когда он сочинил свою "Сказку о золотом петушке".

- Наконец-то! А к кому?

Взяв в руки книгу Вересаева, Холмс задумчиво начал ее листать.

- В самом деле, к кому? - повторил он вопрос Уотсона. - Хм... Ага! Вот... Ольга Сергеевна Павлищева. Лучше не придумаешь!

- Павлищева? - спросил Уотсон. - Это кто ж такая?

- Павлищева она по мужу, - объяснил Холмс. - А девичья ее фамилия Пушкина Ольга Сергеевна - родная сестра Александра Сергеевича. Притом сестра любимая. Анна Петровна Керн в своих воспоминаниях замечает даже: "Пушкин никого истинно не любил, кроме няни своей и потом сестры".

- В таком случае я полностью одобряю ваш выбор, - сказал Уотсон. - Едем к мадам Павлищевой!

- Ольга Сергеевна, - начал Холмс. - Нас привело к вам дело огромной важности. Лишь вы одна можете нам помочь.

Такое начало насторожило сестру поэта.

- Это касается Александра? - тревожно спросила она.

- Вы угадали, - кивнул Холмс - Однако на нынешних делах и обстоятельствах Александра Сергеевича наш визит никак не отразится. Речь идет о понимании потомства.

- Для поэта, - заметила Ольга Сергеевна, - сие обстоятельство, быть может, даже важнее всех нынешних его забот и печалей.

- Это верно, - согласился Холмс. - Поэтому-то мы и смеем рассчитывать на вашу откровенность.

- Благодарю вас за дружеское доверие, - сказала Ольга Сергеевна. - Я к вашим услугам.

- Скажите, - прямо приступил к делу Холмс, - как брат ваш нынче относится к императору? Не таит ли на него какой-либо обиды?

- Вопрос ваш весьма щекотлив, не скрою, - слегка замялась Ольга Сергеевна. - Однако я вам уже обещала свою откровенность. Да и тайна сия, я думаю, теперь уже - секрет Полишинеля...

- Что вы имеете в виду?

- Александр был уязвлен августейшим пожалованием его в камер-юнкеры. Он справедливо полагает, что звание сие неприлично его летам и что государь оказал ему эту милость лишь потому, что хотел, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове.

- Вы хотите сказать, - догадался Уотсон, - что царь дал ему это придворное звание не столько с тем, чтобы наградить поэта, сколько для того, чтобы видеть на своих придворных балах его красавицу жену?

- Вы поняли меня совершенно правильно, - ответила Ольга Сергеевна. Александр был уязвлен этим смертельно. И не скрыл этого. Впрочем, не скрыл он этого и от Натальи Николаевны, довольно откровенно выразившись на сей предмет в своем письме к ней. Но к несчастью, письмо это стало известно не только адресату.

- Каким же образом? - спросил Холмс.

- Весьма своеобразным. Полиция распечатала его и донесла государю.

- Какая наглость! - возмутился Уотсон. - Неужели ваш царь унизился до того, что позволил себе заглядывать в чужие письма?

- Примерно в тех же выражениях отозвался об этом поступке его величества и мой брат, - улыбнулась Ольга Сергеевна. И тут же озабоченно добавила: - Надеюсь, господа, я могу рассчитывать на вашу скромность? Ежели это суждение Александра дойдет до государя...

- В нашей скромности вы можете быть уверены, - заверил ее Холмс. - Мы озабочены лишь тем, чтобы оно дошло до потомства. Примите нашу искреннюю благодарность. Мы узнали от вас все, что хотели.

Уотсон был явно разочарован тем, что Холмс так быстро поспешил откланяться.

- Вам не кажется, друг мой, - осторожно начал он, как только они с Холмсом остались одни, - что вы несколько преждевременно оборвали эту в высшей степени интересную беседу?

- Почему же преждевременно? - удивился Холмс. - Мы ведь и в самом деле узнали все, что нам было нужно.

- То есть как это все? - изумился Уотсон. - Вы ведь даже не спросили ее про самое главное! Про "Сказку о золотом петушке"!

- Дело в том, мой милый Уотсон, - улыбнулся Холмс, - что в тот момент, когда мы с вами беседовали с сестрой поэта, сказка эта еще не была написана. История с распечатанным письмом, в котором Пушкин высказал свою обиду на царя, произошла в мае тысяча восемьсот тридцать четвертого года. А сказка была написана в сентябре.

- Вот оно что! - разочарованно протянул Уотсон. - Стало быть, нам с вами предстоит еще одна поездка? К кому же на этот раз?

- Нет-нет, Уотсон, - успокоил его Холмс. - В остальном мы уж как-нибудь разберемся сами. Да ведь все, в сущности, уже ясно.

- Не знаю, как вам, - пожал плечами Уотсон, - а мне так совсем ничего не ясно. Что же все-таки содержалось в этом злосчастном письме, которое полиция распечатала и представила царю? Что-нибудь оскорбительное для его императорского величества?

- Как сказать! Никаких оскорблений по адресу его величества там, конечно, не было. Но... Впрочем, судите сами... Вот вам досье, в котором я собрал все документы, относящиеся к ссоре Пушкина с царем. Первым в этой папке лежит как раз то самое пушкинское письмо, о котором вы спрашиваете.

ИЗ ПИСЬМА А. С. ПУШКИНА Н. Н. ПУШКИНОЙ

20 и 22 апреля 1934 года

Все эти праздники я просижу дома. К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен, царствие его впереди, и мне, вероятно, его не видать. Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю, от добра добра не ищут. Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим теской, с моим теской я не ладил. Не дай Бог ему идти по моим следам, писать стихи, да ссориться с царями!