Шерлок Холмс<br />Человек, который никогда не жил и поэтому никогда не умрёт

Доктор Конан Дойл и миссис Конан Дойл, Южный Норвуд, журнал «Стрэнд», 1892 г.

Но в Лондоне семья пробыла совсем недолго. В 1893 году жена писателя Луиза заболела туберкулезом. После двух лет путешествий по тёплым краям они покинули столицу и в 1896 году поселились в Хиндхеде, в Суррее. Конан Дойл больше никогда не жил в Лондоне: через десять лет после смерти супруги он переехал в Виндлэшам-манор, в Сассексе, где и жил до конца своих дней. Став к тому времени неотъемлемой частью лондонской литературной, общественной и политической жизни, небольшую квартирку в столице он держал только для кратковременных посещений.

Вот почему знания Конан Дойла о Лондоне конца XIX века были не такими обширными, как он приписывал своему главному литературному персонажу, и не такими глубокими, как у Диккенса, Гиссинга или Уэллса. Во время работы над «Этюдом в багровых тонных» и «Знаком четырёх» визиты Конан Дойла в столицу были крайне редки и непродолжительны. Его представления о городе конца 1880-х годов, не слишком расширившиеся за четыре прожитых там года, в основном черпались из атласов.

Адвокатс-клоус, Хай-стрит, Эдинбург, 1868 г.

Конан Дойл так никогда и не стал истинным лондонцем. Истории о Холмсе и Ватсоне изобилуют описательными и топографическими ошибками. Говоря словами писателя Генри Джеймса, Конан Дойл был далёк от осознания «немыслимой необъятности» города, его районов и зданий, которые часто перечислял, но редко описывал. Более того, на закате жизни писатель утверждал, что ни разу не был на Бейкер-стрит. Но это неправда: в 1874 году он посетил Музей Мадам Тюссо, который в то время располагался именно там. Знаменитая Бейкер-стрит занимает важное, можно сказать, центральное место в рассказах о Холмсе и Ватсоне, но Конан Дойл никогда не описывал её архитектурных или бытовых деталей. Подобные пробелы привели британского критика Оуэна Дадли Эдвардса к заключению, что Лондон Шерлока Холмса 1880-х-1890-х годов был, по сути, не Лондоном, а завуалированным конан-дойловским Эдинбургом 1860-х-1870-х годов, с его узкими улочками, близким соседством знати и бедняков и сильным чувством сплочённости, которое не так ярко проявляется в крупных городах, где, как правило, царит разобщённость. Сеть беспризорников тоже, скорее всего, списана не с лондонских, а с эдинбургских мальчишек, с которыми мог сталкиваться Конан Дойл.

Краткое и поверхностное знакомство автора со столицей объясняет, почему у Холмса так часто возникают дела за её пределами: в Сассексе и Суррее, а иногда и в Уэст-Кантри, и в Бирмингеме — в тех частях Англии, которые автор знал лучше, чем столицу. Рассмотрим, где развиваются сюжеты каждой из четырёх его детективных повестей. В «Этюде в багровых тонах» действие происходит в Лондоне, а предыстория — в Америке; сюжет «Знака четырёх» тоже развивается в столице, но предшествующие истории события случаются в Индии; «Собака Баскервилей» переносит читателей в Уэст-Кантри, Лондон в этой истории присутствует только вкраплениями; а в «Долине страха» местом действия становится Сассекс, в эту повесть также включён второстепенный американский сюжет. Действие более чем одной трети из пятидесяти шести рассказов происходит за пределами Лондона. К ним относятся такие известные истории как «Серебряный» (Уэст-Кантри), «Пёстрая лента» (Суррей), «Горбун» (Олдершот), «Случай в интернате» (север Англии). Многие клиенты, ища помощи Холмса, приезжают в город из далёкой провинции, из отдалённых поместий, вроде Баскервиль-холла, и возвращаются домой вместе с прославленным столичным сыщиком, готовым взяться за расследование. Вот почему Холмс с Ватсоном так часто оказываются на вокзалах. Во время железнодорожной поездки в «Медных буках» Холмс отметил, явно опираясь на опыт своего создателя, что «в самых отвратительных переулках Лондона не совершается столько страшных преступлений, сколько в кажущейся приветливой и благообразной глубинке». Кроме того, в рассказах встречается множество упоминаний континентальных дел Холмса, которые он вёл от имени правящих домов Голландии и Скандинавии, Папы Римского, турецкого султана. Детектив блестяще разоблачил барона Мопертиуса, «самого ловкого мошенника Европы». Это был настоящий триумф, но Холмс оказался настолько морально истощён, что слёг в гостинице в Лионе. И не в Лондоне, а в Швейцарии, в Рейхенбахском водопаде, Холмс имитировал свою смерть. А во время трёхлетнего «перерыва» путешествовал по Европе, Азии и Северной Африке.

Безусловно, многие истории начинались, проходили и заканчивались в самом сердце центрального Лондона с его газовыми фонарями и двухколёсными экипажами. Холмс с Ватсоном уютно усаживались у камина в доме 221-б по Бейкер-стрит, а будущие клиенты нервно топтались у них под окнами.

Вот одно из таких описаний из «Медных буков»:

Стояло холодное утро ранней весны; мы, покончив с завтраком, устроились по обе стороны весело потрескивающего камина в нашей старой квартирке на Бейкер-стрит. Густой туман висел между серо-коричневыми домами, и лишь окна напротив мерцали тусклыми, расплывчатыми пятнами в тёмно-жёлтой мгле.

Описывая густой, жёлтый, как гороховый суп, лондонский туман и мистический ужас, который он разжигал в воображении, Конан Дойл отдал дань реальному погодному явлению, которое в течение 1880-х и 1890-х годов проявлялось всё более гнетуще, на которое обращали внимание метеорологи и экологи, а также такие писатели, как Генри Джеймс и Оскар Уайльд, и художники, как Уистлер и Моне. Джеймс любил лондонскую «атмосферу с её поразительными мистификациями, когда всё вокруг делалось коричневым, глубоким, мутным и расплывчатым». «Без тумана, — однажды заметил Моне, — Лондон не был бы таким красивым городом. Туман придаёт ему поразительную масштабность». Конан Дойл никогда не писал о лондонском тумане так восторженно или выразительно. По сути, он вообще редко о нём писал: беглый просмотр текстов о Холмсе и Ватсоне обнаруживает тридцать пять ссылок на туман, большинство из которых приводят всего к одному рассказу («Чертежи Брюса-Партингтона»), действие которого разворачивается в Лондоне, и одной повести («Собака Баскервилей»), происходящей в Девоне. Действительно, в рассказах о Холмсе и Ватсоне очень мало внимания уделяется тому, что можно назвать лондонской атмосферой. Практически не упоминается не только туман, но и запах смога и конского навоза, грязь на тротуарах и улицах, неослабный стук лошадиных копыт по мостовым и почти невыносимые пробки.

Туман — не единственное, о чём избегал писать Конан Дойл. Как однажды подметил историк Г. М. Янг, Лондон 1880-х и 1890-х годов — типичный для Холмса, — постепенно превращался из города, который описывал Диккенс, огромного и бесформенного, утонувшего в тумане, поражённого лихорадкой, задумчиво нависшего над тёмной таинственной рекой, в имперскую столицу: с Уайтхоллом, набережной Темзы и Южным Кенсингтоном. О лихорадке, как и о туманах, Конан Дойл тоже почти не писал. Единственное стоящее внимания упоминание появилось на страницах рассказа «Шерлок Холмс при смерти», в котором детектив утверждает, будто, расследуя некое дело «в Ротерхите, в переулке возле реки», подхватил «бесспорно смертельную и ужасно заразную болезнь кули, занесённую с Суматры». «Таинственная» Темза в «Знаке четырёх», когда Холмс и Ватсон плывут по ней на своём судёнышке, преследуя похитивших «сокровища Агры преступников, оставив позади Пул, миновав Вест-Индские доки, обогнув длинную Дептфордскую косу и Собачий остров», описывается без ярких подробностей. Превращению Лондона в «имперскую» столицу тоже не уделяется особого внимания, потому что основные изменения произошли уже после того, как Холмс ушёл на пенсию, в начале первого десятилетия XX века (а некоторые — много позже). Кроме одного краткого описания Альберт-холла, музейный комплекс Южного Кенсингтона удостоился лишь беглого упоминания; и хотя Холмс с Ватсоном часто пересекают Темзу, они никогда не были на Тауэрском мосту, который достроили в 1895 году — как раз к «возвращению» Холмса. Что касается Уайтхолла, где работал брат Холмса Майкрофт, и Министерства иностранных дел, о них было рассказано в «Морском договоре», но, как утверждает Оуэн Дадли Эдвардс, описанные интерьеры отсылают не к новому громадному неоклассическому творению сэра Джорджа Гилберта Скотта, а к тесным и тёмным Палатам эдинбургских адвокатов.