Мастера и шедевры. Том 2

Одно можно предположить: невеселые это были беседы.

Потому так затуманен лик Пушкина, потому так остраненно-печален его искрящийся взгляд. Кипренский не только чтил в Пушкине поэта. Он боготворил его как человека, друга. Поэтому можно только вообразить, что испытывал живописец в эти часы.

Кто мог предполагать, что им обоим отмерено судьбой всего лишь еще с десяток лет и что финал жизни каждого из них будет по-своему трагичен?

Но состояние некоего томления, предчувствия, почти неуловимого оттенка тревоги чувствуется и в колорите холста, и в темной фигуре музы на фоне, и, конечно, в жесте руки с крепко сжатыми пальцами.

Портрет поэта А. С. Пушкина.

Нельзя забывать, что этот портрет написан всего лишь через год после гибели декабристов и тени друзей поэта витали совсем близко…

Орест Кипренский писал портрет Пушкина долго. Не один и не пять сеансов.

Он «торопился не спеша».

Давно уже мастер сделал подмалевок. Поэт был похож, но острые глаза живописца, и даже не столько глаза, сколько сама душа подсказывала, что это не то, что хотел он создать, о чем мечтал не один год. Читатель, русский, — Кипренский грезил создать портрет своего первого поэта, многие стихи которого он знал наизусть.

Образ не удавался: полотно, краски, рисунок, несмотря на иллюзию схожести, соединяясь где-то, упустили главное, первейшее, кардинальное свойство Пушкина — его невероятную многогранность, а без нее, этой мерцающей, как волшебный кристалл, многогранности, не могла быть решена загадка обаяния поэта.

Да, невыразимо тяжелая задача пала на плечи живописца.

Смеркалось, когда Пушкин уехал.

Еще ладонь взволнованного художника ощущала тепло крепкого, энергичного пожатия его руки. Давным-давно прозвучали звуки отъехавшего экипажа, а Орест Кипренский стоял у незаконченного полотна.

Быстро вечерело.

И чем мягче становился свет, тем все живее и значительнее делался портрет. Вдруг ушли ненужные детали, блики, излишняя яркость красок, эффектные удары кисти. Темнее, глубже становился фон, еще светлее и прозрачнее смотрелись глаза.

Художник будто очнулся.

Ведь сам свет в студии подсказал ему решение общего тона портрета.

Но это еще не все.

Как далекие потомки угадают принадлежность Пушкина к поэзии?

Ведь может пройти много лет, а пути истории неисповедимы. Чего не хватает в композиции холста?

Музы.

В этот час она стала рядом с поэтом…

Кипренский оставил нам целую галерею очаровательных женских образов.

Но в отличие от предшественников его холсты лишены какой-либо напускной репрезентативности и сентиментальности.

Каждая из его героинь — остро очерченная индивидуальность, мыслящая личность, обладающая обаянием, могущая возразить и поспорить.

Им присуща иногда лукавая улыбка, глаза на портретах выписаны особенно выразительно, в них поистине таится сама душа.

«Портрет О. А. Рюминой» . Это не самое лучшее произведение живописца, создавшего портреты Е. П. Ростопчиной, Д. Н. Хвостовой, Е. С. Авдулиной и многие другие.

Но и этот холст прекрасен. С каким артистизмом написана каждая его пядь! Кисть безошибочно обозначает пышную прическу дамы, ее милые глаза со взглядом бесконечно живым и как бы вопрошающим, ее тонкий нос, коралловые пухлые губы, мягкую линию шеи, прекрасно обрамленную меховой накидкой, кружева красного бархатного платья. Все показывает нам виртуозность кисти, сочную и правдивую палитру.

Отличие любого портрета Ореста Кипренского — обостренное ощущение достоинства человека, которого он изображает. И дело не в том, насколько красива и очаровательна модель, а, пожалуй, в том, что художник почти не писал людей недалеких, неумных, неприятных.

Мастер создавал свои портреты от всего сердца, делался пристрастен к своим моделям, и это его горячее чувство художника, преклоняющегося перед величием Человека, отличает все его лучшие произведения.

В «Портрете О. А. Рюминой» видно, что Кипренский одолел школу Ван Дейка (он не зря много копировал его в молодости), и теперь в этой картине мы зрим живопись, равную ему по благородству колорита, изумительному рисунку и той тонкости вал еров, которыми пронизан весь холст.

Глядя на картины Кипренского, вспоминаешь строки В. А. Жуковского:

«И для меня в то время было жизнь и поэзия одно».

Действительно, Орест Кипренский старался «как жить, так и писать».

Александр Бенуа, обычно крайне тонко чувствовавший искусство, мне думается, был неточен, сказав:

«Кипренский был натурой сентиментальной, склонной к романтическим порывам… скорее влюбленный во внешнюю прелесть, нежели вникающий в глубь явлений».

Эти слова написаны в 1901 году.

Мы славим ныне Ореста Кипренского, нисколько не сентиментального, а поистине объемно, поэтически мыслящего мастера, проникавшего в своих лучших полотнах в самую глубь человеческой психологии и давшего мировому искусству шедевры непреходящей ценности; в этом смысле ранние холсты Кипренского — эти небольшие по размеру портреты — вырастают до грандиозной по охвату и пониманию галереи современников: от пытливого и сокровенного «Мальчика Челищева», одного из лучших детских портретов мирового искусства, до вдохновенного и объятого всеми заботами своего времени гениального Пушкина…

Причины и следствия, сломавшие ясное, пристрастное, полное жизнелюбия мировидение Кипренского, лежали во многих больших и малых препонах, которые, как ни странно, возникали на пути его творчества.

Вот документы, рисующие нам теневые стороны жизни государства российского той эпохи.

Давно уже стали нарицательными имя Булгарина и его «трудолюбивой» «Северной пчелы». Кипренский не избежал касания с этим литератором, совмещавшим вместе с занятием беллетристикой сотрудничество с Третьим отделением.

Вот что он писал о портретах мастера:

«Нельзя не восхищаться трудами О. А. Кипренского, нельзя не порадоваться, что мы имеем художника такой силы, нельзя не погрустить, что он занимается одними портретами».

И далее: «О. А. Кипренский, доставив наслаждение любителям художеств, заставил их желать, чтобы он произвел что-нибудь историческое, достойное своей кисти».

«Что-нибудь историческое»…

Нетрудно представить, какой сюжет предложит автор романа «Иван Выжигин» Фаддей Булгарин портретисту Кипренскому.

Но, думается, суть была не в этом.

Дело в том, что, пожалуй, ничего более исторического и значительного, чем человек, нет.

Поэтому именно портрет — истинный, глубокий, реалистический, пусть окрашенный романтическим гением автора, — и есть вершина искусства, ничуть не меньшая, чем иная академическая или ложноклассическая махина, облеченная в многопудовую золотую раму.

Портрет О. А. Рюминой.

Трудно понять, чего больше у Булгарина: ханжества, лицемерия, фарисейства или подлости?

Зачем требовать от соловья, чтобы он пел басом?

Ведь подобные рецензии действовали угнетающе на художника, знавшего отлично цену редактору «Северной пчелы».

Но вот десятилетием позже публикации Булгарина возникает в 1836 году другая статья, подписанная Сенковским.

В ней на страницах «Библиотеки для чтения» автор критикует два портрета Кипренского.

«Говорить ли здесь, — пишет Сенковский, — о двух портретах Кипренского? Это скорее… две картины частного рода. Вы спросите, какого же частного рода? Мы скажем: гнилого».

Самое зловещее то, что в момент публикации художник был уже мертв. И кляуза была как бы эпитафией журналиста на свежую могилу русского гениального живописца.

Что касается Сенковского, чему здесь удивляться, ибо в свое время автор нашел, что замечательные творения молодого Гоголя «пахли дегтем».