Непостижимая Шанель

Когда мы знаем, какой армией шпионов, осведомителей, двойных или тройных агентов, подручных, более или менее связанных присягой, располагало Главное имперское управление безопасности, когда известно, какая безжалостная борьба велась среди его руководителей начиная с 1942 года, тогда понятно, что никто, кроме самого фон Д., не сможет сказать, каким именно колесиком огромного механизма он был.

26 августа 1939 года, в девятнадцать часов, посол Франции в Берлине сделал последнюю попытку отговорить Гитлера от военных действий в Данциге. Несомненным фактом является то, что представителю Франции удалось вызвать у Гитлера несвойственные тому угрызения совести. «Ах, женщины и дети… Я часто думал о них», — прошептал он. Это поразительно отличалось от обычных сцен ярости, которыми до сих пор фюрер жаловал своих собеседников. Но колебался ли он? Во всяком случае, Гитлер тут же взял себя в руки.

Иоахим фон Риббентроп во время разговора неизменно сохранял «каменное выражение лица».

Пять дней спустя угрызения совести фюрера, если он вообще когда-нибудь их испытывал, превратились в одно из тех кратких мгновений истории, суть которых толковые послы умеют изложить в нескольких строках. «Возможно, я растрогал Гитлера. Но я не заставил его изменить мнение», — телеграфировал господин Кулондр.

В самом деле, его беседа с Гитлером была последним дипломатическим контактом между Францией и Германией.

31 августа была введена в действие директива № 1 о ведении войны. День наступления был намечен на 1 сентября 1939 года, на 4 часа 45 минут, все сверхсекретно, подписано — Адольф Гитлер.

И фон Д. получил от человека с «каменным лицом» приказ покинуть Париж.

Он отправился предупредить свою любовницу. Что касается личности женщины, занимавшей тогда определенное место в его жизни, мы вынуждены ограничиться одним только именем, слегка переделав его: Елена. Это опрометчивое создание, происходившее из очень древнего рода, — кстати, красавица — из-за слишком, быть может, утопических взглядов на любовь навлекло на себя массу неприятностей.

Прощаясь с нею, фон Д. заявил, что не согласится быть замешанным в кровавые события. Он был пацифистом? Поразительно, но можно ли было в этом усомниться? В этой войне, повторял Шпатц, он участия не примет. Та, которой он делал признания, и не подозревала о том, что для разведслужб было секретом Полишинеля. Она предложила ему свою помощь. Он хотел добраться до Швейцарии и остаться там. Не могла ли она направить его к надежным друзьям, которые согласились бы принять его? Она сделала то, о чем он ее просил, и фон Д. покинул Францию и отправился в страну, с которой у нас сохранились нормальные отношения.

Он оказался в нейтральной стране, имея в своем распоряжении почтовый ящик и адрес, куда без всякого труда доходила почта из Франции. Влюбленная женщина воспользовалась этой возможностью и злоупотребила ею. Все обошлось бы без последствий, если бы фон Д. не был предметом тщательного наблюдения. Прекрасная корреспондентка успела отправить и получить всего около десятка писем, как была арестована по обвинению в сношениях с врагом. Дело получило огласку. Оно посеяло смятение в окружении обвиняемой, связь которой сделалась всеобщим достоянием. Вмешались военные. В чтении чужих писем и интерпретации их смысла им не было равных. Что касается понимания, дело обстояло иначе. Как ни старались друзья помочь Елене, свидетельствуя о ее честности, пытаясь доказать, что то, что в этой переписке казалось темными местами, было всего лишь стыдливостью, а то, что казалось двусмысленностью, было изысканностью стиля, ничто не помогло. В каждом любовном слове обвинители находили тайный смысл, а в каждой помарке или ошибке, в волнении допускавшихся влюбленными, — очевидные доказательства предательства.

Мы не станем описывать тревогу и тоску этой женщины. Достаточно сказать, что она рисковала своей жизнью из любви к лжецу. Восемь месяцев спустя, после быстро выигранной войны, он вернулся победителем, несмотря на бдительность, проявленную нашими скрупулезными исследователями переписки.

Напротив, характер фон Д. прекрасно дополняет поступок, совершенный им, когда он узнал, что Елена содержится в заключении в свободной зоне. Он явился в замок, где жила мать его жертвы. Та не знала любовника дочери, не имела ни малейшего намерения знакомиться с ним и старалась держаться подальше от того, что принесло ей стыд и горе. Посетитель представился любезно, но не без высокомерия. Вдруг она поняла, с кем имеет дело. Он сразу же дал ей понять, что в состоянии освободить ее дочь, если… В общем, если дама ее положения согласится предоставить себя в его распоряжение, то он сможет привести это в качестве довода своим начальникам. Если она не откажется принимать их, устраивать представляющие для них интерес встречи, тогда, на этих условиях… В общем, что говорить, тогда ее дочь освободят гораздо быстрее. Мать ответила, что даже если на карту будет поставлена свобода дочери, даже если Елена должна погибнуть, не может быть и речи о том, чтобы удовлетворить желания посетителя. Ей нечего было больше добавить, и она не видела причин задерживать его долее.

Не вынося никакой оценки поступку фон Д. — вероятно, не он один явился его инициатором, вероятно, это был приказ сверху, — можно тем не менее заключить, что этого шпиона, как сказала бы маркиза де Севинье, «видно было за версту».

Свободная зона, как известно, была обманом, который продлился недолго. Как только иллюзии развеялись, Елена была выпущена на свободу. Свободна, она была свободна! Но Шпатц свободен не был. Он встретил Габриэль.

Во время идиллии с фон Д. Габриэль было пятьдесят шесть лет. Она была к тому же на тринадцать лет его старше, что, при всем ее очаровании, оставляло в ее красивых ручках не так много козырей. Но к чему говорить о возрасте? Никто не может быть судьей в любовных делах, и у Габриэль не было возраста, ибо что бы ни говорили, а Шпатц ее любил.

Попытаемся представить это удивительное любовное приключение в обстановке тогдашнего Парижа.

Габриэль недолго задержалась в Корбере. После нескольких недель, проведенных там, и короткой остановки в Виши она вернулась в Париж в последние дни августа 1940 года. Не в ее духе было долго изображать из себя беглянку, кроме того, арестовали сына Жюлии. На сей раз слабое здоровье юноши могло представить для него некоторую выгоду. Она хотела предпринять кое-какие шаги, чтобы добиться его освобождения.

Другая на ее месте, обнаружив немцев в «Ритце», решила бы переехать. Габриэль не сделала ничего подобного и потребовала от директора, чтобы он ее выслушал. Он ее «выставил»? Она соглашалась сменить комнату, но не адрес. Ибо прекрасные апартаменты, окна которых выходили на Вандомскую площадь, просторная комната, где она восстановила убранство Предместья времен ее связи с Ирибом, — все это было занято в первые же часы после реквизиции. Куда пойти? Сменить квартал значило удалиться от магазина, потерять контроль над своим заработком, она не могла на это решиться. Да, другая бы на ее месте почувствовала себя безумно униженной как директором гостиницы, так и немцами, проще говоря, почувствовала бы себя изгнанной. Такого рода соображения Габриэль не принимала в расчет. В чем была ее сила? Позаботиться о том, что могло ей пригодиться. А ей нужно было так немного. Ни крыша, ни стены, никакое убранство никогда не казались ей окончательными, и главный страх буржуазии, что «посягнут на ее мебель», был ей чужд. Лишь бы ничто не угрожало ее деньгам, ее кубышке. Она опасалась только одного — остаться на мели. А все остальное? Пустяки! Ее вещи перенесли в другое место? Замечательно… Наконец-то коромандельские ширмы найдут себе настоящее применение. Ведь они были задуманы как раз для того, чтобы их без конца складывали и раскрывали. Она развернет их в нескольких шагах от «Ритца», прямо над своим магазином, как раскидывают палатку, и там устроит гостиную по своему вкусу. Такое поведение диктовали ей ее детство и годы, прожитые в постоянном кочевье. «Ритц» предложил ей маленькую комнатушку, выходящую на улицу Камбон? Она знавала и худшее, большего ей не надо. Этого было достаточно, чтобы выспаться в тепле. Могла ли она догадываться, что этого окажется достаточно и чтобы умереть? Ибо именно в этой скромной комнате она закончит свою долгую жизнь.