История русской революции. Том 2(2). Октябрьская революция

Призыв к трезвой самооценке становится лейтмотивом ленинских речей. "Русская революция, — говорит он 4 июня 1918 года, — вовсе не особой заслугой русского пролетариата, а ходом… исторических событий вызвана, и этот пролетариат поставлен волей истории временно на первое место и сделан на время авангардом мировой революции". "Первая роль пролетариата России в мировом рабочем движении, — говорит Ленин на конференции завкомов 23 июля 1918 года, — объясняется не хозяйственным развитием страны; как раз наоборот: отсталостью России… Русский пролетариат ясно сознает, что необходимым условием и основной предпосылкой его победы является объединенное выступление рабочих всего мира или некоторых передовых в капиталистическом отношении стран". Октябрьский переворот вызван, конечно, не только отсталостью России, и Ленин это хорошо понимал. Но он сознательно перегибает палку, чтобы выпрямить ее.

На съезде советов народного хозяйства, т. е. органов, специально призванных строить социализм, Ленин говорит 26 мая 1918 года: "Мы не закрываем глаза, что нам одним социалистической революции в одной стране, если бы она была даже гораздо менее отсталой, чем Россия… своими силами всецело не выполнить". Предупреждая и здесь будущие голоса бюрократического ханжества, оратор поясняет: "Это не может вызвать ни капли пессимизма, потому что задача, которую мы себе ставим, это задача всемирной исторической трудности".

На VI съезде советов, 8 ноября, он говорит: "полная победа социалистической революции немыслима в одной стране, а требует самого активного сотрудничества по меньшей мере, нескольких передовых стран, к которым мы Россию причислить не можем…" Ленин не только отказывает России в праве на свой собственный социализм, но демонстративно отводит ей второстепенное место при построении социализма другими странами. Какое преступное "развенчание нашей страны"!

В марте 1919 года, на съезде партии, Ленин одергивает зарывающихся: "У нас есть практический опыт осуществления первых шагов по разрушению капитализма в стране с особым отношением пролетариата и крестьянства. Больше ничего нет. Если будем корчить из себя лягушку, пыхтеть и надуваться, это будет посмешищем на весь мир, мы будем простые хвастуны". Кому-нибудь это покажется обидным? "А разве, — восклицает Ленин 19 мая 1921 года, — кто-либо когда-либо из большевиков отрицал, что революция может в окончательной форме победить лишь тогда, когда она охватит или все, или, по крайней мере, некоторые из наиболее передовых стран!" В ноябре 1920 года, на московской губернской конференции партии, он снова напоминает, что большевики не обещали и не мечтали "силами одной России переделать весь мир… До такого сумасшествия мы никогда не доходили, а всегда говорили, что наша революция победит, когда ее поддержат рабочие всех стран".

"Мы не доделали, — пишет он в начале 1922 года, — даже фундамента социалистической экономики. Это еще могут отнять назад враждебные нам силы умирающего капитализма. Надо отчетливо сознать и открыто признать это, ибо нет ничего опаснее иллюзий и головокружения, особенно на больших высотах. И нет решительно ничего «страшного», ничего, дающего законный повод хотя бы к малейшему унынию в признании этой горькой истины; ибо мы всегда исповедовали и повторяли ту азбучную истину марксизма, что для победы социализма нужны совместные усилия рабочих нескольких передовых стран".

Через два с лишним года Сталин потребует отречения от марксизма в этом коренном вопросе. Основание? Маркс оставался в неведении относительно неравномерности развития, т. е. элементарнейшего закона диалектики природы, как и общества. Но как же быть с самим Лениным, который, по Сталину, впервые «открыл» будто бы закон неравномерности на опыте империализма и тем не менее упорно держался за "азбучную истину марксизма"? Тщетно стали бы мы искать разъяснения.

"Троцкизм — согласно обвинительному приговору Коминтерна — исходил и продолжает исходить из того, что наша революция сама по себе (!) не является по существу дела социалистической, что Октябрьская революция есть лишь сигнал, толчок и исходный пункт социалистической революции на Западе". Национальное перерождение прикрывается здесь чистейшей схоластикой. Октябрьская революция "сама по себе" вообще не существует. Она была бы невозможной без всей предшествующей истории Европы, и она была бы безнадежной без своего продолжения в Европе и во всем мире."…Русская революция есть только одно звено в цепи революции международной" (Ленин). Сила ее как раз в том, в чем эпигоны видят ее «развенчание». Именно потому и только потому, что она является не самодовлеющим целым, а «сигналом», "толчком", "исходным пунктом", «звеном», она и приобретает социалистический характер.

"Конечно, окончательная победа социализма в одной стране невозможна", — говорил Ленин на III съезде советов в январе 1918 года, но зато возможно другое: "живой пример, приступ к делу где-либо в одной стране, — вот что зажигает трудящиеся массы во всех странах". В июле на заседании ЦИКа: "наша задача сейчас… удержать… этот факел социализма для того, чтобы он возможно больше искр продолжал давать для усиливающегося пожара социальной революции". Через месяц на рабочем митинге: "революция (европейская) нарастает… И мы должны сохранить советскую власть до ее начала, наши ошибки должны послужить уроком западному пролетариату". Еще через несколько дней на съезде работников просвещения: "русская революция — только пример, только первый шаг в ряде революций"… В марте 1919 года на съезде партии: "русская революция была в сущности генеральной репетицией… всемирной пролетарской революции". Не революция "сама по себе", а факел, урок, только пример, только первый шаг, только звено! Не самостоятельная пьеса, а только генеральная репетиция! Какое упорное и жестокое «развенчание»!

Но Ленин и на этом не останавливается. "Если бы случилось, — говорит он 8 ноября 1918 года, — что нас вдруг смело бы… мы имели бы право сказать, не скрывая ошибок, что мы использовали тот период времени, который судьба нам дала, полностью для социалистической мировой революции". Как далеко это и по методу мысли, и по политической психологии от чванного самодовольства эпигонов, возомнивших себя вечным пупом земли.

Фальшь в основном вопросе, если политический интерес заставляет за нее цепляться, ведет к неисчислимым производным ошибкам и постепенно перестраивает все мышление."…Наша партия не имеет права обманывать рабочий класс, — говорил Сталин на пленуме Исполкома Коминтерна в 1926 году, — она должна была бы сказать прямо, что отсутствие уверенности в возможности построения социализма в нашей стране ведет к отходу от власти и переходу нашей партии от положения правящей к положению оппозиционной партии". Коминтерн канонизировал этот взгляд в своей резолюции: "Отрицание этой возможности (социалистического общества в отдельной стране) со стороны оппозиции есть не что иное, как отрицание предпосылок для социалистической революции в России". «Предпосылками» являются не общее состояние мирового хозяйства, не внутренние противоречия империализма, не соотношение классов в России, а заранее данная гарантия осуществимости социализма в отдельной стране!

На телеологический довод, выдвинутый эпигонами осенью 1926 года, можно ответить теми самыми соображениями, которыми мы отвечали меньшевикам весной 1905 года: "Раз объективное развитие классовой борьбы выдвигает пред пролетариатом в известный момент революции альтернативу: взять на себя права и обязанности государственной власти или сдать свою классовую позицию, социал-демократия ставит завоевание государственной власти своей очередной задачей. Она при этом нимало не игнорирует объективных процессов развития более глубокого порядка, процессов роста и концентрации производства, но она говорит: раз логика классовой борьбы, опирающейся, в последнем счете, на ход экономического развития, толкает пролетариат к диктатуре прежде, чем буржуазия исчерпала свою экономическую миссию… то это значит лишь, что история взваливает на пролетариат колоссальные по своей трудности задачи. Может быть, пролетариат даже изнеможет в борьбе и падет под их тяжестью, — может быть. Но он не может отказываться от этих задач под страхом классового разложения и погружения всей страны в варварство". К этому мы и сейчас ничего не могли бы прибавить.