Омут памяти

После смерти Сталина партия закачалась, начала оседать ее власть. И в то же время набирали силу карательные службы во главе с Берией. Снова коромысло власти начало съезжать в одну сторону. Спецслужбы становились все более бесконтрольными. Усилилась и пропагандистская работа спецслужб. Обществу постоянно внушалось, что в карательных органах работают люди особые, неописуемой честности, порядочности, надежности и человечности. Почти не пьют, почти не курят, почти с женами не целуются, всех смертных видят насквозь, знают, о чем эти смертные думают. Каста ясновидящих и морально стерильных.

Что касается концлагерей, тюрем и расстрелов, объяснение очень простое: такое случалось, но исключительно по приказу свыше, то есть политического руководства.

"Небожители" струхнули. Тем более что помнили, как совсем недавно Сталин начал расчищать пространство для новой генерации номенклатуры. В этих целях Сталин в 1949 году преднамеренно обострил войну в "Зазеркалье"… Сначала ленинградское дело. Расстрелы. Затем дело врачей. Расстрелы. Космополитизм. Расстрелы. Над страной нависла черная туча антисемитизма. Перед самой смертью тирана — "мингрельское дело" во главе с Берией. Иными словами, пройдясь косой смерти по партаппарату, по интеллигенции, по евреям, Сталин, в соответствии со сложившейся очередностью, снова повернул глаза к карательным службам. Но припозднился, умер.

Вот тут-то наследники Сталина, воспользовавшись моментом, и решили малость отодвинуть спецслужбы от власти. Они расстреляли Берию, возложив на него все преступления, в том числе и собственные.

Похоронив Сталина и убрав Берию, высшая номенклатура заключила как бы негласный договор, что "ныне и присно" партийцев из номенклатуры не будут стрелять в чекистских застенках. Хрущев при активной поддержке Суслова убрал партаппарат из-под постоянного колпака спецслужб, хотя чекистские проверки при поступлении на работу в партаппарат и перед поездками за рубеж остались.

"Священный договор" о неприкосновенности высшей элиты долго не нарушался. Только после августа 1991 года несколько высших номенклатурщиков из КПСС и КГБ поселились на нарах — и то временно, а остальные как были, так и остались в несокрушимых рядах бюрократической элиты.

Ельцин вскоре амнистировал путчистов. Нынче все они, равно как и другие из высшей номенклатурной знати, на хлебных местах: кто в Думе, кто в губернаторах, кто в банках, фирмах и т. д. Ельцин, как партаппаратчик высшего ранга, видимо, убоялся нарушить "священный договор" и выпустил всех "крючковых" из тюрьмы. Может быть, сработал инстинкт неувядающей социальной памяти.

Клятвы партийных патрициев распространялись в известной мере и на наследников "небожителей". Один из примеров тому — Светлана Аллилуева, дочь Сталина. При содействии Косыгина и Микояна ей удалось выехать за границу. Она сожгла советский паспорт и поселилась в Соединенных Штатах, теперь живет в Англии. Брежнев воспользовался побегом Светланы, чтобы отделаться от одного из тех, кто привел его к власти — председателя КГБ Семичастного. Постепенно он освободился и от других. Не хотел оставаться в зависимости от КГБ, предпочел в качестве опоры армию, ее генералитет.

В начале перестройки Аллилуева решила вернуться в Советский Союз. Об этом намерении я узнал от Григория Морозова, а он — от своего и ее сына Иосифа Джугашвили. Григорий Морозов работал профессором в ИМЭМО, где я в то время был директором. Будучи умным и прозорливым человеком, Морозов очень осторожно отнесся к затее своей бывшей жены. Зная ее переменчивый нрав и эмоциональную неуравновешенность, Григорий уже тогда выражал сомнение, что ее приезд закончится добром. Я разделял его опасения, поскольку немного знал Светлану по учебе в Академии общественных наук. Впрочем, там она держалась достаточно скромно. За ней слегка ухаживал мой приятель Игорь Васильев, но у них так ничего и не склеилось.

Я пошел к Горбачеву. Рассказал Михаилу Сергеевичу все, что знаю. В конце концов Горбачев, видимо посоветовавшись на Политбюро, решил принять Аллилуеву в СССР, но сам встречаться с ней не стал. С ней беседовал Егор Лигачев. Светлана получила персональную пенсию, квартиры в Москве и Тбилиси, машину с шофером и прочее.

И все бы ничего, да "подвели" дети, на встречу с которыми Светлана Иосифовна, собственно, и приехала. На первой же встрече с семьей Иосифа Джугашвили разговоры получились нервные, особенно с невесткой. Отказалась приехать на встречу и дочь Екатерина. Она с мужем-геологом странствовала где-то на Дальнем Востоке. Аллилуева уехала в Тбилиси. Там она тоже встретила разное к себе отношение. Одни не прощали ей тиранства отца, другие отвергали ее за то, что рассказала о нем правду. Вконец расстроилась и вернулась назад.

Несмотря на некоторое снижение влияния спецслужб при Хрущеве, они, разумеется, не сидели сложа руки. Режим вновь (примерно со второй половины правления Хрущева) не нашел других решений, кроме укрепления силовых структур. Любые проявления протеста подавлялись самым беспощадным образом. Карательные органы воспряли духом, изобрели для себя новые возможности. В некоторых случаях они сами провоцировали волнения и конфликтные ситуации, чтобы доказать собственную нужность. Так было в Новочеркасске при Хрущеве. Так случилось в Сумгаите, Вильнюсе, Риге уже во время Перестройки. Небольшие щелочки в "железном занавесе", открытые Хрущевым, положили начало "долларизации страны". Вместо делового и здравого отношения к этому факту, спецслужбы увидели возможность для расширения своей деятельности. Надо было строго следить за тем, откуда появился у советского человека доллар. Шпион, поди!

Один за другим посыпались законы "Об уголовной ответственности за незаконные валютные операции"; "Об ответственности за мелкие валютные операции"; "О повышении ответственности за незаконное хранение валюты". Хотя все они что-то говорили о "незаконных операциях", но сводились к простому запрещению иметь на руках иностранную валюту.

При любых обысках обнаруженная валюта возводила ее владельца в ранг преступника. Простой обыватель, получивший, скажем, от какого-нибудь родственника 10 долларов в письме и рискнувший сунуться с этими деньгами в "Березку", тут же нарывался на угрожающие вопросы. Деньги отнимались, о "криминальном" факте сообщалось на работу бедолаги, а сам он, если его в итоге отпускали домой, искренне радовался, что дешево отделался. Ох уж эти доллары, сколько людей погубили они! Работал со мной в ЦК инструктор по фамилии Бабин. Сидели с ним в одной комнате. Поехал отдыхать в Карловы Вары. Кто-то донес, что у него есть то ли 13, то ли 16 долларов. Долго его "мутузили", а потом выгнали из аппарата ЦК, поскольку "скомпрометировал моральные устои партии".

При Брежневе по инициативе Лубянки был принят преступны по своей сути закон "О борьбе с тунеядцами". Этот закон — вершина бесправия. Он давал в руки чекистской номенклатуры "легальные" возможности расправы со всеми неугодными и инакомыслящими. Не согласился человек стать стукачом или, скажем, брякнул что-то невпопад, его выгоняют с работы, потом объявляют тунеядцем, а там и до тюрьмы два лаптя. Достаточно вспомнить, что одним из первых под каток этого закона попал поэт Иосиф Бродский — будущий лауреат Нобелевской премии по литературе.

Золотые годы "Номенкпатурии" — эпоха Брежнева. Это был серьезный этап к захвату полной власти военно-промышленным комплексом и установлению военно-чекистской диктатуры. Именно застой в экономике и обстановка всеобщей безответственности создавали плодородную почву для перехода власти к военным, включая КГБ. Милитаризация экономики и общества достигла запредельных величин. СССР содержал более чем 6-миллионную армию. На милитаризм работало до 60–70 процентов промышленности. Он поглощал половину государственного бюджета.