В бурях нашего века (Записки разведчика-антифашиста)

Я видел своими глазами эти состоявшие из десятков тысяч людей колонны, - продолжал майор Кох. - Клянусь вам, даже я не знал, куда лежал путь "переселенцев". Я думал, что для них где-то был подготовлен концлагерь или что-либо подобное. И хотя колонны "переселенцев" сопровождали вооруженные до зубов эсэсовцы, которые при любой попытке к бегству сразу же открывали огонь, я все еще не мог понять, что же здесь, собственно, происходило.

И вот я уже потерял из виду казавшиеся мне бесконечными колонны. В тот же день поздно вечером ко мне зашел знакомый украинец. Он был врагом большевиков и советского строя, и я считал, что могу твердо рассчитывать на его сотрудничество. Он пребывал в крайней растерянности и просил, чтобы я помог ему: один из его братьев оказался среди "переселенцев". Мой украинский знакомый не смог уговорить брата, который был женат на еврейке, но, как и он, враждебно относился к Советской власти, не идти вместе с женой к назначенному месту сбора "переселенцев". Из-за этого между ними даже произошла размолвка, они поссорились. Но теперь, когда он знает, что все эти "переселенцы" должны быть убиты - резня уже идет вовсю, - я должен помочь ему спасти его брата, ведь он действительно не еврей и не коммунист.

Прежде всего, - продолжал Кох, - я попытался успокоить своего знакомого, а затем направился в комендатуру. Там мне сказали, что мои сведения, пожалуй, соответствуют действительности. Но комендатура не имеет никакого отношения к этому делу, которое входит исключительно в компетенцию имперского главного управления безопасности и его органов в оккупированных областях. И заполучить обратно людей из этих колонн "переселенцев" просто невозможно. Согласно сведениям, которыми располагала комендатура, операция должна быть закончена не позднее, чем через день-два. "Переселению" подлежало, по приблизительному подсчету, более 30 тысяч человек.

Из того, что мне удалось разузнать самому, и из рассказа знакомого офицера вермахта, направленного комендатурой, чтобы подтвердить, что "операцию" осуществили по всем правилам, выяснилась следующая картина.

Местом, куда была направлена колонна "переселенцев", являлась разветвленная сеть противотанковых рвов, которая вместе с естественными глубокими канавами и оврагами образовывала оборонительную систему Киева. Там был выбран и оцеплен большой участок местности. Поскольку для охраны и расстрела согнанных людей специальных отрядов службы безопасности не хватило, для оцепления использовали и несколько рот эсэсовцев.

Сначала "переселенцы" проходили вдоль ряда столов, где они должны были сдать документы и находившиеся при них вещи, прежде всего - ценности. Затем их гнали к другому ряду столов, где они раздевались и сдавали одежду. После этого они, раздетые донага, должны были выстроиться группами вдоль самого края противотанковых рвов. И тогда их расстреливали сзади из автоматов. Многие женщины несли на руках младенцев или вели за руку детей постарше. Раздавались пулеметные очереди, и все они падали в противотанковые рвы или овраги.

А если кто-нибудь в ямах еще шевелился, то вновь гремели выстрелы. После того как в противотанковом рву или в овраге оказывалось два-три слоя трупов, края этих могил частично взрывались и убитые засыпались слоем земли. Затем все начиналось снова, и так до тех пор, пока общая могила не была заполнена доверху. При этом, конечно, происходили ужасные сцены, поскольку многим лишь на месте казни становилось понятно, что их ожидало.

Вся эта "операция" потребовала больше времени, чем предполагалось вначале. Для того чтобы убить таким путем примерно 33 тысячи человек, понадобилось двое суток.

Брата своего знакомого украинца, говорил майор Кох, он, к сожалению, так и не смог разыскать. У некоторых молодых эсэсовцев, участвовавших в этой страшной экзекуции, помутился разум - они не выдержали такого истребления людей. Их пришлось поместить в психиатрическую больницу.

В дополнение к вышеизложенному хочу заметить, что в ряде опубликованных после войны книг и мемуаров, в которых рассказывается об этом массовом убийстве на окраине Киева (Бабий Яр) и делаются ссылки на документы нацистских властей, не говорится о том, что для охраны там привлекались отряды эсэсовцев. Не говорится и о том, что некоторые из молодых эсэсовцев лишились рассудка. Из этих публикаций можно узнать лишь о том, что некоторые из убийц испытывали "недомогание" и их на месте "лечили" (водкой. - Авт.). В расстреле же участвовали главным образом служащие отрядов особого назначения 4-й оперативной группы охранной полиции и сотрудники службы безопасности.

Учитывая сложившуюся обстановку, сказал майор Кох, я должен понять, что он, к сожалению, вряд ли сможет теперь помочь чем-либо в выполнении возложенной на меня задачи привлечь несколько украинских интеллигентов для ведения антисоветской пропаганды в пользу Германии. Тем более что, как я ему говорил, речь идет о людях, которые должны пользоваться авторитетом и известностью. Он, конечно, даст мне один или два адреса. Но вряд ли я могу надеяться, что из этого выйдет толк.

По одному из адресов, к пожилому художнику, который почему-то враждебно относился к Советской власти, я направил сопровождавшего меня сотрудника. Он вернулся с листом бумаги, содержавшим совершенно непригодную для целей министерства иностранных дел грубую брань на коммунистов и на Советскую власть. Неоднократные попытки разыскать кого-либо по второму адресу результатов не дали. Этого оказалось достаточно, чтобы понять нецелесообразность моего дальнейшего пребывания в Киеве. У меня были вполне убедительные доводы, чтобы поскорее вернуться в Берлин, так и не выполнив порученного мне задания. В этой связи я очень надеялся, что за время моего отсутствия Ильзе Штёбе удалось вновь установить надежную связь с Центром; некоторые факты из моего отчета о поездке, несомненно, представили бы для него интерес.

И вот мы отправились в обратный путь. Во Львове мы провели лишь одну ночь. В Кракове, напротив, я пробыл два дня, так как должен был выполнить свое обещание посланнику фон Вюлишу и рассказать ему кое-что о своих впечатлениях, полученных во Львове и в Киеве. Мы просидели с ним до раннего утра. В Кракове у него явно не было никого, кому бы он мог излить свою душу. И когда я закончил свой рассказ, он не скрывал своей глубокой тревоги за возможный исход этой войны, за будущее Германии.