Штаб армейский, штаб фронтовой

Мало этого, в замечательном труде Г. К. Жукова, ставшем Застольной книгой миллионов советских и зарубежных читателей, указано: "26 июля бронетанковые и моторизованные немецкие войска прорвали оборону 62-й армии и вышли в район Каменского. Для противодействия прорыву Ставка приказала немедленно ввести в бой формируемые 1-ю и 4-ю танковые армии, Имевшие всего лишь 240 танков, и две стрелковые дивизии, которые не смогли остановить, но несколько задержали продвижение врага. Конечно, ввод в бой частей, находящихся в стадии формирования, нельзя признать правильным, но иного выхода в то время у Ставки не было, так как пути на Сталинград прикрывались слабо"{167}.

Частично А. М. Василевский осветил всю эту проблему, но из-за его необычайной скромности и стремления к крайнему лаконизму в защите собственных решений, подвергшихся критике, она все же осталась не совсем ясной для массового читателя, о чем свидетельствуют многочисленные письма, полученные мною.

Приведу прежде всего высказывание А. М. Василевского, помещенное в "Военно-историческом журнале" и потому многим читателям, очевидно, неизвестное: "В послевоенное время на страницах некоторых исторических трудов высказывается мнение о том, что контрудары 1-й и 4-й танковых армий 25 и 27 июля являлись безусловной ошибкой со стороны их инициаторов. Такого же мнения был о них и Верховный Главнокомандующий 24 июля, и, как говорят об этом архивные документы, он не так-то легко дал согласие на их проведение. Будучи одним из наиболее ответственных инициаторов этого события, лицом, которое вело все переговоры с Верховным Главнокомандующим по этому вопросу, а также непосредственным очевидцем всей серьезности создавшейся обстановки, я считал и считаю, что решение на проведение контрудара даже далеко не полностью готовой к боевым действиям 1-й танковой армии в тех условиях было единственно правильным и что оно, как показал дальнейший ход событий, с учетом контрудара столь же неготовой 4-й танковой армии, в значительной степени себя оправдало"{168}.

Из этого текста остается неясным, почему же решение о контрударах некоторые авторы относят к 26 июля, а начало - к 27-му и 29-му. К счастью, в наших неоднократных беседах вскоре после завершения кампании на Дальнем Востоке и в дальнейшем Александр Михайлович поведал мне об этом. Говорил он и о том, какой тяжелой внутренней борьбы стоило ему принятие решения о боевом использовании только-только рождавшихся танковых армий, тем более что они были в немалой степени его собственным детищем. Именно он поддержал перед Ставкой инициативу Я. Н. Федоренко и ряда других военачальников о сформировании танковых армий, как только наша промышленность стала давать достаточное для этого количество боевых машин. Вместе с тем А. М. Василевский понимал, что, бросая в огонь сражения две танковые армии в тогдашнем виде, он не мог надеяться на их скорое возрождение.

- Семен Павлович,- глухо говорил Александр Михайлович, видимо вновь переживая всю горечь потерь и остроту тех давних событий,- ведь уже не первый раз жестокая необходимость вынуждала меня к подобному шагу. 4 июля, за 20 дней до нашей встречи в Калаче, я вынужден был под Воронежем двинуть с ходу без достаточной подготовки тоже недавно сформированную 5-ю танковую армию. Тогда там сложилась аналогичная обстановка. Враг также стремился форсировать Дон и сорвать возможность обороны Воронежа войсками Брянского фронта. На следующий день меня отозвали в Москву. Наступление развернулось в мое отсутствие, проходило недостаточно организованно, и, несмотря на самоотверженность и героизм танкистов Лизюкова и его самого, задача не была выполнена полностью, хотя удар и позволил выиграть несколько дней для укрепления обороны города.

По роковому стечению обстоятельств,- продолжал А. М. Василевский,- в ту памятную ночь на 25 июля, когда я, вернувшись с КП вашей армии в Сталинград, вел переговоры по прямому проводу с Верховным Главнокомандующим о принятом мною решении, он, потребовав прочувствовать всю меру ответственности, какую я беру на себя, сказал вдруг, словно о чем-то не относящемся к данному случаю, о только что полученном известии о гибели в бою Александра Ильича Лизюкова, которого я глубоко уважал и высоко ценил как беззаветно храброго военачальника. Я догадывался, что Верховный явно не одобряет намерение ввести в сражение 1-ю и 4-ю танковые армии. В конце концов он сказал, что сделать это следует лишь в том случае, если возникнет непосредственная угроза захвата переправ через Дон в районе Калача и если я гарантирую, что введение танковых армий предотвратит форсирование врагом Дона у Калача и быстрый прорыв его к Сталинграду.

Такая угроза, как видел читатель, возникла на рассвете 25 июля, и мы с санкции А. М. Василевского ввели в бой 131-ю стрелковую дивизию и 28-й танковый корпус. На исходе дня 1 июля, когда танкисты и мотострелки Родина во взаимодействии с пехотой Песочина отбросили противника на 10-15 километров от Дона и создали надежный заслон на пути корпуса Виттерсгейма, который из наступающей стороны превратился в обороняющуюся. М. Василевский с чувством исполненного долга доложил И. В. Сталину обо всем этом, и Верховный санкционировал боевое пользование танковых армий. Лишь тогда генерал В. Н. Гордов подписал тот документ{169}, на который ссылаются Ф. Н. Утенков и авторы монографии "Великая победа на Волге".

К сожалению, записи переговоров А. М. Василевского с Верховным Главнокомандующим 24 июля 1942 года мне обнаружить в архиве не удалось. Зато налицо была стенограмма переговоров И. В. Сталина с В. Н. Гордовым вечером 23 июля, на которые ссылался командующий фронтом, возражая А. М. Василевскому по поводу ввода в сражение танковых армий, о чем было сказано выше. В ходе этих переговоров речь шла о продолжении формирования танковых армий, план которого был утвержден Ставкой. Одновременно Верховный выразил острое беспокойство за северный фланг 62-й армии. Когда командующий фронтом сказал о выходе врага к Дону в районе Цимлянской, Сталин отрубил: "Главное теперь не переправы у Цимлянской, а правый фланг фронта. Противник выброской своих частей в район Цимлы отвлек наше внимание на юг, и в это самое время он подводил потихоньку главные силы к правому флангу фронта. Эта военная хитрость противнику удалась из-за отсутствия у нас надежной разведки. Это дело надо учесть и нужно всемерно усилить правый фланг фронта...{170}"

Из этого документа ясно, что Сталин и Василевский, были едины в оценке меры опасности вражеского удара в обход правого фланга 62-й армии, но 23 июля можно было лишь предполагать, куда направятся войска Паулюса, прорывавшиеся к Дону. Верховный указывал Гордову: "Имейте в виду, если противник прорвет правый фланг и подойдет к Дону в районе Гумрака или севернее, он отрежет ваши железнодорожные сообщения с севером. Поэтому правый фланг вашего фронта считаю теперь решающим"{171}.

Вечером 24 июля обнаружился поворот северной группировки войск Паулюса вдоль Дона на юг к Калачу. Наряду с этим обозначилось и намерение командующего 6-й полевой армией нанести встречный удар на Калач с юга на север. Время не терпело, и вот тогда-то А. М. Василевский под свою ответственность и принял решение на контрудары двух танковых армий, однако в необходимости этого ему удалось убедить Сталина лишь вечером 26 июля.

Теперь о результатах контрударов. Те, кто утверждает, будто они были практически безрезультатными, ибо, дескать, в ходе их не была выполнена главная задача, поставленная танковым армиям,- уничтожить прорвавшегося к Дону противника,- заблуждаются. В действительности такая задача была сформулирована Ставкой в расчете на хорошо подготовленный контрудар двух полностью сформированных танковых армий при поддержке соседей. При переносе срока перехода в наступление выполнение ее стало маловероятным. Реально осуществимая задача была поставлена устно начальником Генерального штаба.

Вообще же, как я знаю из опыта войны, штабы почти всегда разрабатывали "задачу-максимум" и "задачу-минимум". Войскам, как правило, ставилась первая, практически же приходилось не редко довольствоваться выполнением второй. В той ситуации такой "задачей-минимумом" было не допустить форсирование гитлеровцами Дона у Калача. В самом деле, если бы немецкие 14-й и 24-й танковые корпуса, и прежде всего шедшие в их авангарде 16-я и 24-я танковые дивизии, захватили 25-26 июля переправу у Калача, то они могли бы почти беспрепятственно по кратчайшим и надежным коммуникациям с ходу ворваться в центральную часть Сталинграда в районе Даргоры. Сорвать или даже локализовать такое развитие событий оказалось бы крайне трудно. Вполне могло случиться, как и в Орле в октябре д1941 года, когда танки Гудериана ворвались в город столь неожиданно, что в нем продолжали еще ходить трамваи. 14-й танковый корпус, как мы видели из трофейных документов, был специально предназначен для подобного громко именуемого гитлеровцами "Прыжка пантеры". Он состоял из лучших, всесторонне вымуштрованных танкистов и мотогренадеров, его лично опекал сам фюрер, командир 16-й танковой дивизии был любимцем фашистского главаря. В итоге же контрударов наших танковых армий, тесно взаимодействовавших с доблестными войсками 62-й и б4-й армий, такой "прыжок" был сорван. Корпус Виттерсгейма был измотан и в немалой степени обескровлен. Для приведения в порядок и пополнения живой силой и техникой он был отведен, как пишет историограф 16-й танковой дивизии, в долину реки Голубая, где пробыл до 21 августа. Только после этого корпус изготовился для нового "прыжка" к Волге, который был предпринят севернее Сталинграда 23 августа, то есть фактически почти месяц спустя после описываемых событий. Но и здесь хваленая "пантера" отшибла себе "лапы", наткнувшись на крепкий щит.