Дневники 1926-1927

Вот, например, мы шли потом довольно долго кустарниками, была ольха, ива, чахлый болотный березняк, потом начался мелкий осиновый кустарник и, как только осиновая чаща сменила березовую, вдруг там и тут закраснела чертова теща. А когда кончился осинник с чертовой тещей и мы вышли опять на край ржаного поля, то голубые васильки, проглядывающие в аквамарине стеблей, обласкали меня больше, чем звезды ночною порой. Я бы очень хотел в это лето каждому цветку найти его место, где он является единственным в своем роде.

Избрав себе наугад тропу в ольховом кустарнике, обливающем меня водой с головы до ног, я выбрался, наконец, в долину речки Вытарасовки. Дома хозяин мне сказал о ней:

— Видите, она в Ясникове, и к нам завернула, вроде как бы вытаращилась, за то и называется Вытарасовка.

Собственно говоря, речки нет, даже и признаков, долина представляет широкое болото, берег которого на одной стороне представляет кочкарник, поросший кустарником ольхи, ивы и частой березы — очень крепкие места, прекрасные для вывода дичи. На другом берегу, верста или даже больше, пашни и села. Налево эта долина переходит, наверно, в Дубенские болота, направо она закончилась лесом, и там, на горе, белела в диком месте новая крыша человеческого жилища.

— Новый Свет, — сказал мне после об этой крыше михалевский пастух.

Я подумал, что пастух говорит иронически, и сказал:

— Новый Свет, значит, Америка?

— Какая там Америка, — засмеялся пастух, — просто говоря, живет Дмитрий Иванович.

И рассказал, что Дм. Ив. пробовал устроить не то коммуну, не то кооператив, не то частную торговлю и назвал это «Новый Свет». Несомненно, среди древних финских и славянских названий «Новый Свет» начнет свое бытие, и дай Бог ему, новому, чтобы со временем он стал так же стар, как и они.

В воздухе свистели кроншнепы, я стал смотреть туда и услыхал другой желанный крик: «Качу-ка-чу!» кричал бекас. Я увидел его. Он сложил крылья и спустился над серединой болота. Было довольно далеко, и я не мог точно определить место. Долго водил там Ромку против ветра на веревочке, наконец устал и пустил его бегать свободно, с тревогой ожидая его роковую встречу с бекасом и уповая на свой металлический свисток. Но встреча не произошла: Ромка, очевидно, еще совсем не умеет пользоваться чутьем.

Я жалел, что случайный бекас отвлек меня от крепких мест, где, несомненно, надо было теперь искать выводка. Там, около этих мест, топталось стадо. Я вспомнил рассказ одного охотника с Дубны, что будто бы там охотники иногда нарочно дают пастуху на чай рубль-два, чтобы он прогнал стадо; и когда от прогона скота начнется грязь на болоте, бекасы высыпают на; грязь из крепких мест. Я подошел к пастуху, спросил. Он сказал, что только сейчас видел бекаса и указал мне место, куда он сел. Я вошел в кочкарник с высокой травой и редкими кустами ольхи и берез. Вскоре вылетел бекас с криком «ка-чу, ка-чу» и сел неподалеку — очевидно, гнездовой. Я навел туда Ромку, он пырялся носом и не чуял следа: бекас быстро бегал внизу между кочками в высокой траве и вылетел совсем не там, где мы искали. Переместился опять недалеко, мы пошли туда, и вдруг там метнулся над травой и опять опустился… о, великая радость! — молодой бекас. Ромка его видел и пошел, было, по-зрячему, но, очевидно, не чуял ни верхом, ни низом: молодой бекас вылетел невидимой для него тропкой и сел, я точно заметил, возле чахлой березки, в кочках, в траве.

Я веду, очень волнуясь, на веревочке Ромку. Мне кажется, вот он взял воздух, вот ведет, вот он остановился… У меня сердце забилось. Но Ромка остановился… и стал есть осоку. Я взволновал его словами «ищи, ищи!», он стал шарить и вдруг, взметнувшись высоко из травы, схватил в воздухе пролетавшего мимо слепня. А мы стояли на том самом месте, где опустился молодой бекас.

Я, когда волнуюсь, всегда хватаюсь за трубку, набиваю, а сам: ищи, ищи! Ромка тоже взволновался, останавливается, всматривается в мое дело и… раз! выбивает носом трубку из рук. Еще совершенный дурень!

Молодого бекаса мы так и не нашли. Но раз, помню, и со старой опытной собакой в таком кочкарнике я не мог найти переместившегося молодого бекаса.

Между тем бекасиной матке стало тревожно, она сама поднялась и с криком полетела у меня над головой. Я пошел в направлении ее полета, свободно пустив Ромку, в надежде, что металлический свисток его остановит. И вдруг у него из-под носа вылетает бекас. Если бы Ромка не растерялся, он мог бы схватить его. Я успел в момент его замешательства схватить кончик веревки. Рассчитывая на молодого, я сказал: «Ищи!» Ромка сунулся носом в кочку, мгновение там задержался, и в другое мгновение я его оттащил.

Разобрав траву, я нашел гнездо с тремя яйцами, два были раздавлены носом собаки. Я наказал Ромку, уложив его возле кочки, взял за веревочку, повел к сильно переместившейся матке, искал — не нашел, и когда соскучился, пустил Ромку свободно, и как только пустил, — он стрелой пустился к гнезду; я кричал, я свистел в металлический свисток, — он летел. Я сам бежал и настиг его, когда совсем уже было подшаркал гнездо. При моем приближении он лег на спину и задрал ноги вверх.

Опасно наказывать такого молокососа — можно сразу испортить. Я только серьезно переговорил с ним и повел. И когда я отвел его далеко, уже с полверсты и пустил понюхать место, с которого, раскидывая коленца, вырвался старый холостой бекас, Ромка опять стрелой пустился к гнезду. Но в этот раз я его удержал.

Между тем солнце так разогрело болото, такой силой осадили меня слепни, что я решил уходить скорее — да, только бы поскорее выбраться. Стал переходить чистое грозное болото с мелкой травой, не глядя на собаку от крайней усталости. Кроншнепы низко носились, раздражая криками собаку. И вот тут, нечаянно посмотрев в сторону Ромки, вижу — из-под самых его усов поднимается вялый бекасенок и летит куда-то. Я таким громким голосом крикнул, что Ромка опять перевернулся вверх брюхом. А потом, когда я обласкал его за послушание, стрелой пустился в сторону полета. Мне удалось сдержать. А потом Ромка очень усердно искал на том месте, откуда взлетел бекасенок. Мне кажется, он теперь понял запах бекаса — и в этом достижение 1-го урока натаски.

Два больших сомнения овладевают мной, первое — есть ли чутье у собаки, не напрасно ли я буду с ним возиться, второе — в его огромном теле, в безумно загорающихся глазах таится сдерживаемая дикая воля — удастся ли мне повернуть этого волка себе на службу?

Я выходил из болота с отдыхом через каждые пять шагов: так было жарко, так устал в эти 5 часов. С радостью вышел на суходол и пустил Ромку на широкие круги. Вдруг из куста выскакивает кошка — не только за свисток хвататься, но даже крикнуть я не успел, как Ромка ринулся.

Я нашел их на поляне: кошка сидела, сгорбившись, готовясь к смертельному прыжку, выражение кошки было самое страшное, какое только может быть на свете: так, иной слабейший из людей, в последнем отчаянии, чуя смерть, говорит: «Не боюсь, потому что моя смерть будет и смертью твоей».

Перед этим чудовищем в ромашках Ромка стал неподвижно с налитыми кровью глазами. Я свистнул. Я крикнул. Он медленно перевел глаза на меня. Я потряс в воздухе плетью. Он медленно, обходом куста, подошел ко мне. А как исчезла кошка, я не видал.

Ромка такой видный, такой большой, что лошади его пугаются и бросаются в сторону.

Все дороги были покрыты тучами бабочек-крапивниц (красные с черным пятном), Ромка их хватал, когда они поднимались, в этот момент я наступал на веревочку от парфорса — и бабочка невредимой вылетала из огромной пасти. После 20–30 раз Ромка перестал ловить бабочек.

Стало совсем жарко, когда я вернулся домой. Хозяева лихорадочно убирают сено. Кобыла щиплет траву, а ее жеребенок стоит вплотную к ней с теневой стороны.

<На полях> причина обилия церквей.