Портреты пером
Портреты пером читать книгу онлайн
Художественно-документальные повести посвящены русским писателям — В. Г. Теплякову, А. П. Баласогло, Я. П. Полонскому. Оригинальные, самобытные поэты, они сыграли определенную роль в развитии русской культуры и общественного движения.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
«Григорьев был человек замечательный — был одарен несомненно громадными способностями…
Совершенно неумышленно раза два в мою жизнь и оскорбил самолюбие Григорьева — и этого он никогда мне простить не мог…
Григорьев пишет, что я только и жил в салонах московских бар, — это самое обидное и самое несправедливое обвинение!.. Григорьев был студентом, во всем обеспеченным, ездил в своем экипаже, на своих лошадях, был маменькин сынок и нигде не смел засиживаться позднее девяти часов вечера, — я же жил без всяких средств, часто не знал, где преклонить свою голову, ночевал беспрестанно в чужих домах, и если посещал салоны, то именно те самые, где было веянье той могучей мысли, о которой пишет Григорьев».
Много лет спустя Полонский писал Фету: «Григорьев напал на мой стихотворный роман „Свежее предание“, утверждая, что московский дух мне совершенно неизвестен, а я о московском духе и не думал…» В этом все дело: Григорьев искал и не находил в «Свежем предании» то, чего там не было и быть не могло — не входило в замысел автора. Григорьев и Полонский смотрели на жизнь разными глазами. И никогда не могли найти общего языка…
Москву Полонский снова вспоминал в начатой им поэме «Братья»:
Герой поэмы — русский художник — уезжает из Москвы в Рим и там принимает участие в восстании 1848–49 годов. Симпатии автора были очевидны.
Полонский писал о том, что слава
«В глубину пустынь оледенелых» занесло друга его Михаила Михайлова. В августе 1865 года пришло известие о смерти Михайлова в Сибири…
Полонский не раз принимался вести дневник — начинал и бросал. В начале 1866 года вел лишь самые краткие записи в календаре.
«3 февраля. — Мороз. Ясно. Утром в типографии — Оттиски уже напечатаны — дорого — чтоб окупилось издание, надо продать 600 экземпляров».
«Оттисками» назвал Полонский свой новый сборник стихов. Заработать на книге он не рассчитывал — лишь бы окупились расходы по изданию…
«15 февраля. — …Граф [Кушелев] кладет на музыку мой „Последний вздох“».
Стихотворение Полонского об умирающей жене — «Последний вздох» — произвело на многих сильное впечатление. Кушелев иногда сочинял — и печатал — романсы (среди них есть очень неплохие — например, «Что ты клонишь над водами…» на слова Тютчева). Он был музыкально одаренным человеком, играл на фортепиано и на цитре и, кто знает, может быть, в состоянии был бы стать настоящим композитором, если бы… Если бы он, граф Кушелев-Безбородко, не был изнеженным сибаритом, не ведающим, что такое трудолюбие.
Жене своей граф уже надоел. Она жила отдельно, но разоряла его по-прежнему. Он был теперь далеко не так богат, как прежде…
Полонский записывал в календаре:
«7 марта. — …Обедал у графа Кушелева-Безбородко. Прочел у него на себя пасквиль в „Будильнике“».
В этом юмористическом журнальчике об «Оттисках» Полонского без всякого стеснения писалось так: «Это просто собрание каких-то смутных недомолвок, полуслов, намеков, которых вся поэзия заключается в общей бессмыслице: какая-то музыка чепухи, какой-то неизлечимый лирический насморк…»
Ну, разве не обидно было все это читать?
Но прошел месяц, и Полонский уже не вспоминал про эту обиду — о таких ли пустяках стоило думать, когда произошло событие необычайное, потрясающее. О нем он записал в календаре кратко:
«4 апреля. — Покушение на жизнь государя неизвестного человека у Летнего сада».
Всякое насилие Полонскому было внутренне чуждо, и сочувствовать террору он не мог. Но его сразу же взволновал вопрос: почему стреляли в царя? Ради чего?
Он ожидал, что на этот вопрос ответить сможет человек, близкий к революционным кругам. Среди его знакомых таким человеком был Петр Лаврович Лавров.
На другой день после покушения на царя Полянский записал в календаре:
«5 апреля. — Вечером у Лаврова».
Когда еще Полонский жил в Риме, Лавров появился впервые в доме Штакеншнейдеров. Пригласить его настоятельно рекомендовал Бенедиктов. «Вы, вероятно, скоро познакомитесь с ним… — говорил Бенедиктов Елене Андреевне, — и тогда сами увидите, что в кругу ваших знакомых нет никого ему подобного, что он выше всех; и тогда все мы, которые окружаем вас теперь, отойдем на задний план, иначе нельзя, иначе нельзя!»
Лавров был полковником артиллерии и преподавал математику в артиллерийской академии. Но главным в его жизни было другое. «Его мечтой была революция, — читаем в воспоминаниях Елены Андреевны Штакеншнейдер. — Революция, которая сломает и унесет все старое, изжившее, все предрассудки и суеверия, весь износившийся строй жизни и расчистит место новому».
Как объяснял ему Лавров покушение молодого террориста Каракозова на царя, мы не знаем. Записи в календарике Полонского предельно скупы.
Из этих записей видно, что после выстрела Каракозова Полонский неоднократно заходил к Некрасову, зная обо всех опрометчивых шагах его в стремлении спасти от ожидаемых репрессий журнал «Современник»: о стихах Некрасова, читанных им 9 апреля в честь того, кто, как говорили, спас царя, и — неделей позже — об оде его генералу Муравьеву, который принялся искоренять в столице чуждый самодержавию дух.
Утром 19 апреля в зале Благородного собрания состоялось чтение в пользу бесплатной школы. Полонский читал первую главу поэмы «Братья»:
Впрочем, это чтение прошло незамеченным.
По городу прокатилась волна арестов. 25 апреля были арестованы Лавров, Минаев…
В этот день Полонский записал в календарике своем: «Обедал у Некрасова — очень грустен, мрачен — не в духе — больше молчал — я понимал причину и почти молчал».
По поводу ареста Минаева (в крепости его продержали около двух месяцев) Полонский написал тогда стихотворение «Литературный враг»:
