Отмена рабства. Анти-Ахматова-2

К вытью: Прочитала стих. «Нас четверо» «громко, нараспев, как всегда» в присутствии трех соседок по палате. (Летопись. Стр. 570.)

Два вечера памяти Блока — Инст. литературы и Горьковский театр. Ахматову водят, как Иверскую — буквально. Говорит: «Что это они так со мной? Даже страшно…» <…> Ахматову встречают такой овационной бурей, что я поворачиваюсь спиной к сцене с президиумом и смотрю на освещенный (ибо не спектакль, а заседание) зал. Главным образом мужская молодежь — встают, хлопают, неистовствуют, ревут, как когда-то на Шаляпине. Она розовая, довольная, смиренно лицемерящая. Слава одуряющая — и странная, странная…

Помню, как приехали мы к ней <…> и замерли, увидев перед собой не просто величественную женщину, но королеву.

Дама импозантная, напоминает чем-то прежних гранд-дам. Она сидит за соседним столом, и я слышу ее категорические суждения, разговоры о французских книгах и прочем, так что даже хочется в них участвовать. С ней какая-то приживалка в шушуне, вокруг — двор. Олег Волков.

О Наймане, о плачут бесперебойно, о благоразумии.

Затем она читала «Какая б ни была», и читала его так, что я с трудом удержалась, чтобы не заплакать вслух. Толя сказал ей: «Вы прекрасно прочли это», она была довольна. «Да?» — сказала она очень мягко, как ребенок, затем посмотрела на меня, увидела слезы на моих щеках и, внезапно поменяв тон, сказала: «Ну, я не буду вас душить трагедиями в углу», начала бодрым тоном беседовать с Биллом. Эта смесь трагического с юмористическим…

Прежде чем мы успели постучать в дверь, вышла маленькая женщина в черном и сказала: «Вы к А.А.?» Я сказала: «А она нас примет?» — «Она всех принимает». <…> Голос <…> выражал ее любовь к хозяйке, когда она сказала, что «А.А. сейчас гуляет и скоро придет». Мы ждали всего несколько минут, потому что снова пошел дождь, и я увидела в окне невысокую, тучную фигуру в сером плаще, шарфом вокруг головы, идущую к домику рядом с молодым человеком. Мы встали, молодой человек сказал: «У вас гости», она тут же сняла шарф, как бы для того, чтобы продемонстрировать серебряную корону, распрямила плечи, готовая начать прием. <…> Она была в полинялом розовом платье, в двух местах порванном, но это никак не умаляло ее достоинства, не платья делают королевой, наоборот, она придавала королевскости этому старому, поношенному платью, равно как и старой кровати, и стульям, маленькому столику…

Конец пятьдесят восьмого или начало пятьдесят девятого года. На квартире Ардовых шла речь об Иннокентии Анненском. Приближалось пятидесятилетие со дня его смерти. «А не попробовать ли нам отметить эту дату в печати? Прошу вас, узнайте в «Литературной газете», не отважатся ли там напечатать хотя бы небольшую заметку об Анненском». <…> Пошел, узнал, не захотели, не объяснили, почему не хотят. Возвратился, докладываю Ахматовой. Ничего не сказала. ОТВЕРНУЛА ЛИЦО И ДОЛГО СМОТРЕЛА В ОКНО. (Выделено Т.К.) (Л. Озеров. Разрозненные записи. По: Воспоминаниям. Стр. 597.)

О каком еще литераторе так пишут — Долго смотрела в окно? И даже не «отвернулась», а — отвернула лицо. Считается, что это аргумент. Те, для кого смотрели в окно, — поняли все, что им хотели сказать. Ахматова смотрела в окно для того, чтобы видели, что она — смотрит, размышляет. Такие мизансцены разыгрывались уже автоматически, как обмен дежурными репликами.

Про актерство: Для сеансов было заказано белое платье, но оно оказалось не готово к сроку, и позировала Ахматова в одолженном. (В ста зеркалах. Стр. 120.)

Г. Адамович писал об Ахматовой: Оттого она и «подвывала», читая их, что хотела сказать больше текста, — и только иногда, поняв невозможность этого, переходила на речь, подчеркнуто сухую и трезвую, будто махнув рукой. (Последние новости. Париж. 1934 г. 18 янв.)

[Гумилев] говорил, что Ахматова была удивительная притворщица, просто артистка. Сидя дома, завтракала с аппетитом, смеялась и вдруг — кто-то приходит <…> — она падает на диван и на вопрос о здоровье цедит что-то трогательно-больное!

Да, она была не из работящих. Когда тут было работать? А с другой стороны — разве не работа — развлекать искрометными рассказами и величественными замечаниями одну-единственную дамочку? Или степенную пару вечерних визитеров, рассчитывающих на интеллектуальный продукт за какие-то свои возможности? Здесь закон больших чисел: наниматься на частной вечеринке играть — это одно, в многотысячном зале — другое. Висеть в миллионном особняке на стенке — одно, в музее перед толпой с десятидолларовыми билетами — другое. Анна Андреевна выступала как частная таперша. Впрочем, оттачивала мастерство. На мастерстве отражалось.

Но профессиональная — актерская — добродетель не страдала.

«Один из делегатов» — не посчитав за труд, смотрим в конец книги — Т. Бембеев, только и всего, вспоминает о съезде: [Фотокорреспондент] схватил меня за руку и подвел к старой женщине в черном, устало сидевшей за круглым столиком, накрытым темным суконным покрывалом. Женщина опустила голову и закрыла глаза, всем видом выражая полное безразличие к происходящему вокруг. <…> А.А., <…> разрешите сфотографировать вас? <…> А.А. подняла голову и приосанилась, на глазах стала другой. Восхищенно вглядываюсь в нее, стараясь запомнить. Конечно, старость никого не украшает, но она, А.А., и в старости своей была красива, в усталости — величественна. «Вот вы какая!» — вырвалось у меня. «Какая же?»! — она улыбнулась, и в усталых глазах засверкали веселые огоньки. (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 236.)

[Т. Козинцев]: Поразительно — до чего хороша она, и откуда взялось это очарование пред тобою: глядишь на старую женщину и не замечаешь, что у нее два зуба (А.А. в то время еще не обзавелась протезом), и все это время чувствуешь ее обаяние. (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 541.)

А., спокойная, сосредоточенно наблюдающая за всеми, сидела вдали, у окна, и курила, не затягиваясь, дешевые папиросы. К ней не подходили, но с уважением невольным кланялись ей и столь же невольно любовались ею. Она сидела, как на портрете Альтмана.

С достоинством носила она свое платье из скверной материи, о которой нельзя было точно сказать, мешок ли это или монашеское одеяние. Ее волосы с легким налетом седины были гладко зачесаны назад и скреплены цветным платком. Она когда-то была очень красива, судя по правильным чертам, классическому овалу лица и большим серым глазам.