Андрей Боголюбский

О том же, но без конкретных — и, кажется, излишних — подробностей, сообщается в подборке летописных материалов в Погодинской рукописи № 1596, датируемой тем же XVI веком:

«…А княгини его болгарыни, и злую мысль к нему держаше, и по наученью ея убит бысть святый князь Андрей Боголюбский от своих бояр от Кучковичев» ^{352}.

К «болгарской» составляющей этой версии убийства князя стоит отнестись с большой осторожностью, не слишком доверяя источнику, отделённому четырьмя столетиями от описываемых в нём событий. Тем более что «болгарские» сюжеты далёкого прошлого Руси получили актуальность как раз во второй половине XV — середине XVI века, то есть в то время, к которому относятся названные летописные памятники: это связано с возникшими притязаниями Москвы на Казань — наследницу древнего Булгара. Впрочем, если вторая жена князя действительно была болгаркой, она вполне могла питать ненависть к мужу из-за разорения родной земли. Могла она и мстить ему, и подговаривать к мщению других — конечно, если полностью им доверяла. Но в любом случае упоминание Андреевой княгини в связи с заговором против её мужа заслуживает внимания. И дело даже не в том, что об этом, помимо названных, сообщают и некоторые другие источники — правда, ещё более поздние по времени [188]. Историки давно уже обратили внимание на миниатюру Радзивиловской летописи XV века, на которой в сцене убийства князя изображена некая женщина, держащая в своих руках его отрубленную руку ^{353}. И очень похоже на то, что это именно княгиня, жена князя, хотя в самом тексте летописи о ней нет ни слова. Заметим, что женщина изображена не среди заговорщиков; скорее, она противостоит им. Однако никакого насилия в отношении её не заметно, держится она вполне свободно. Та же дама в том же одеянии и похожем головном уборе изображена на следующей миниатюре — среди участников похорон князя Андрея. Едва ли можно думать, будто автор миниатюр располагал иным, нежели сохранившиеся, более полным вариантом летописной повести об убиении князя и там будто бы содержались некие сведения о княгине, как иногда полагают, — никаких намёков на это в тексте нет. Скорее, художник ориентировался либо на здравый смысл, полагая, что княгине надлежало находиться рядом с князем в его опочивальне, либо на какие-то устные предания, существовавшие к тому времени, когда он работал над миниатюрами. Но если верно последнее, то ценность этих преданий, донесённых до нас поздними источниками, значительно возрастает.

Впрочем, любые рассуждения на сей счёт остаются всего лишь на уровне предположений. О том, что в действительности происходило во Владимире и Боголюбове накануне убийства князя, мы всё равно не знаем. Как не знаем и того, что двигало заговорщиками — помимо вполне понятной боязни за собственные жизни. Историк XVIII века Василий Никитич Татищев, вероятно, сгущал краски, когда утверждал, будто убийцы Андрея пользовались чуть ли не всеобщей поддержкой и даже через несколько месяцев после смерти князя во Владимире открыто говорили, что он был убит «народом за его неправду, что неповинно многих казнил и разорял, [и] в братии, князех руских, великие вражды и беспокойства чинил» [189]. Но ведь и сами убийцы представляли своё злодеяние как некую общую «думу», как преступление, совершённое в интересах всего «общества». «…Не нас бо одинех дума, но и о вас суть же в той же думе (то есть и среди вас есть наши сообщники. — А. К.)» — с такими словами уже после убийства князя они обратятся к жителям стольного Владимира, опасаясь, дабы те не выступили против них ^{354}. [190] И хотя владимирцы их не поддержат, но и воевать с ними, мстить за убийство князя тоже не станут.

И всё же тайное убийство есть тайное убийство, а не открытый и всеобщий мятеж. Современные историки, изучающие обстоятельства гибели князя, порой пишут о разветвлённом заговоре, в котором известные нам убийцы оказываются лишь исполнителями чужой воли, а за их спинами скрываются мрачные фигуры настоящих убийц — то ростовских или суздальских бояр, то ближайших родственников Андрея — его братьев и племянников, то его шурина, рязанского князя Глеба Ростиславича, то любимого воеводы Бориса Жидиславича, а то и всех сразу ^{355}. Полагают, будто о заговоре были осведомлены не только жители стольного Владимира, но и ближайшие дружинники князя, и какие-то церковные иерархи, и оказавшиеся во Владимире послы других русских князей… В жизни так не бывает. Заговорщиками не могут быть все. Строя свои выводы на принципе: кому могла быть выгодна смерть князя, нетрудно зайти в тупик. Версий много, и каждая из них в равной степени имеет право на существование — но лишь в качестве не подтверждаемой источниками гипотезы, проще говоря — фантазии. Другое дело, что уже после того, как князь был убит, выяснилось, что слишком многие оказались готовы к такому повороту событий. Слишком уж тяжким было его долгое княжение, слишком многих князь успел настроить против себя, слишком многие устали и от него самого, и от его многочисленных и слишком ретивых приспешников. События, последовавшие за убийством князя, свидетельствуют об этом с пугающей очевидностью.

Боголюбовская трагедия

С рассказа об этом чудовищном преступлении мы начали книгу. Сейчас же попробуем поточнее определиться с датами.

Итак, обед у Петра, Кучкова зятя, имел место 28 июня 1174 года, в пятницу, в канун именин хозяина — дня святых апостолов Петра и Павла [191]. Незадолго до этого времени был казнён его свояк, родной брат Якима Кучковича, о чём большинству заговорщиков стало известно как раз во время обеда. По-видимому, эта казнь и подстегнула участников заговора к немедленным действиям. О распорядке жизни князя, о смене дворцовой стражи и т. д. они были осведомлены очень хорошо. Ясин Анбал, вхожий во внутренние покои Боголюбовского замка, смог в тот же вечер (или ещё прежде?) похитить из княжеской опочивальни меч Андрея — не просто грозное оружие, но великую святыню, реликвию, ибо некогда меч этот принадлежал другому русскому страстотерпцу, святому князю Борису, убитому по приказу Святополка Окаянного на реке Альте за 159 лет до боголюбовской трагедии, 24 июля 1015 года. (Иногда это считают вымыслом, легендой, но известие о Борисовом мече похоже на правду — ибо боевые мечи имели огромную ценность, почти всегда переживали своих первоначальных владельцев и переходили по наследству от одного воина или князя к другому.) Андрей пропажу не обнаружил — удивительная беспечность для человека военного, привыкшего не расставаться с оружием ни при каких обстоятельствах! Мы уже говорили об этом, вспоминая слова Мономаха («…И оружие не снимайте с себя сразу, не оглядевшись, по беспечности — ибо внезапно человек погибает»). Видимо, Андрей и в самом деле к концу жизни всё меньше ощущал себя воином, но всё больше — правителем, способным добиваться своего, лично не участвуя в войнах и сражениях, не прибегая к помощи клинка. Но век, в который он жил, не был готов ещё к такому восприятию княжеской власти. И то, что Андрей оказался безоружным перед лицом врагов, в очередной раз подтвердило это.

Дата самого убийства в разных версиях летописного повествования названа по-разному. Однако противоречия между летописными источниками на поверку оказываются по большей части мнимыми. В пространной версии рассказа Ипатьевской летописи на первый взгляд присутствует явная путаница. Сначала как день убийства названо 28 июня. «Убьен бысть великий князь Андрей Суждальский… месяца июня в 28-й день, канун святых апостол», — сообщает летописец в самом начале годовой статьи, добавляя затем: «…день бе тогда субота». Но последнее может иметь отношение уже к следующему дню, 29 июня, собственно дню памяти святых апостолов Петра и Павла, ибо 28 июня в 1174 году пришлось на пятницу. А ниже определённо говорится об убийстве Андрея именно в субботу 29 июня: «…постигъше бо ночи суботнии (то есть ночи после «обеденного совета», который, как сказано выше, был в пятницу. — А. К.), на память святую апостолу (двойственное число! — А. К.) Петра и Павла». И наконец в третий раз днём убийства вновь названа суббота, но текст вроде бы надо понимать так, что князь был убит не в ночь с пятницы на субботу (как явствует из вышеприведённой цитаты), а в следующую ночь — с субботы на воскресенье. Смущает, правда, явная грамматическая несогласованность фразы: «…Убьен же бысть в суботу на нощь, а о свете заутра в неделю, на память 12 апостолу (то есть на рассвете следующего дня, в воскресенье 30 июня, когда празднуется Собор двенадцати апостолов. — А. К.)». ^{356} Но что именно случилось «о свете заутра в неделю»? Глагол, очевидно, пропущен, и текст испорчен.