Николай II

Безнаказанность подогревала эти разговоры и настроения. Их множили не только собственные военные неудачи, слухи о «засилье темных сил», но и усугублявшиеся экономические трудности; нехватка сырья и энергии, застой в ряде отраслей промышленности, инфляция, рост дороговизны, расстройство транспорта.

Николай II не сомневался, что серьезные реформы начатые за десять лет до того, надо продолжать и углублять. Но в то же время он был уверен, что проводить их во время войны — безумие! Он видел, что война обострила все старые проблемы и постоянно рождала новые, а срок ее окончания все отодвигался, и с лета 1915 года стал вообще неразличим.

Император постоянно думал о том, что же предпринять, чтобы переломить ход событий и добиться победоносного мира. В конце концов он пришел к решению возглавить руководство армией. Смысл этого поступка был довольно простым и объяснялся традиционными представлениями о безграничной любви народа к царю. Казалось, если во главе войск встанет Помазанник Божий, простые солдаты, воодушевленные его предводительством, воспрянут духом и сокрушат врага. Сам факт принятия командования в столь сложное время говорит о большом личном мужестве Николая II, подтверждает его преданность монаршему долгу.

Николай II всегда считал, что в дни военных испытаний обязан находиться на поле сражений. Еще в разгар русско-японской войны, в сентябре 1904 года писал из Петергофа своей матери в Данию: «Меня по временам сильно мучит совесть, что я сижу здесь, а не нахожусь там, чтобы делить страдания, лишения и трудности похода вместе с армией. Вчера я спросил дядю Алексея, что он думает? Он мне ответил, что не находит мое присутствие там нужным в эту войну. А здесь оставаться в такое время гораздо тяжелее!» Тогда осуществить намерение не удалось. Но вот теперь, «в эту войну», когда опасность еще более велика, ему необходимо поступить по зову сердца.

Раз армии плохо — император должен быть с ней. К тому же великий князь Николай Николаевич не мог оправиться от шока поражений и просил об отставке. Царь и царица подробно обсуждали этот шаг и окончательно убедились в его необходимости в конце июня 1915 года. Когда после выздоровления, в начале августа, вернулся из Покровского Распутин, было спрошено и его мнение. В царском дневнике за 4 августа читаем: «Вечером приезжал Григорий, побеседовал с нами и благословил меня иконой».

Благословение Распутина положило конец сомнениям. Ни с кем больше не советовался. Даже «дорогой Мама» лишь сообщил о принятом решении. Новая роль угодна Богу, и рядом с этим все остальное ничего не стоило. Дети царя разделяли настроения родителей. Провожая отца в армию, старшая дочь Ольга написала в конце августа: «Папа, золото мое! Как ни грустно, что ты уезжаешь, но в этот раз с особенным чувством радости Тебя провожаем, т. к. все мы горячо верим, что этот Твой приезд туда подымет как никогда кроткий дух нашей могучей армии. Помоги и храни Тебя Господь на этом новом и тяжелом, но святом пути. Все наши молитвы и мысли будут около Тебя. Папа Ангел, мой любимый. Крепко, как люблю Тебя, обнимаю и целую».

Однако многие не разделяли этих убеждений. Принятие на себя обязанностей главнокомандующего неизбежно делало царя лично ответственным за все возможные неудачи и провалы на фронте. Кроме того, царедворцы и сановники прекрасно понимали, что отъезд монарха из столицы приведет к усилению роли и влияния нелюбимой всеми императрицы. Из министров одобрил решение царя безусловно лишь премьер И. Л. Горемыкин, большинство же других, когда царь 20 августа о нем объявил, или промолчали, или высказали опасения и призвали отказаться от этого шага. На следующий день восемь из них послали императору письмо, в котором просили монарха не занимать поста главнокомандующего. Среди прочего они заявляли: «Государь, еще раз осмеливаемся Вам высказать, что принятие Вами такого решения грозит, по нашему крайнему разумению, России, Вам и династии Вашей тяжелыми последствиями». Все было тщетно. Жребий был брошен.

Император со свойственной ему спокойной решимостью приступил к новым обязанностям. 23 августа 1915 года увидел свет приказ по армии и флоту, в котором говорилось: «Сего числа я принял на себя предводительствование всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, находящимися на театре военных действий. С твердой верою в милость Божию и с неколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш священный долг защиты Родины до конца и не посрамим земли русской». Ему оставалось править полтора года, и большую часть этого времени он провел в Могилеве.

Глава 23

СУМЕРКИ ВЛАСТИ

В первой телеграмме из Ставки Николай II сообщил Александре Федоровне: «Благодарю за вести. Свидание сошло удивительно хорошо и просто. Он уезжает послезавтра, но смена состоялась уже сегодня. Теперь все сделано. Нежно целую тебя и детей. Ники». Через три дня после приезда монарха в Могилев бывший главнокомандующий с группой офицеров отбыл из Ставки к месту своего нового назначения: он сменил на посту Наместника Кавказа престарелого графа И. И. Воронцова-Дашкова.

Царь обживался на новом месте. 27 августа он из своего поезда переехал на жительство в старый двухэтажный губернаторский дом, расположенный на высоком холме над Днепром. Он занял под свои апартаменты две комнаты на втором этаже, обстановка которых была почти спартанской: простая кровать, стол, несколько стульев, этажерки. К бывшей губернаторской резиденции примыкало здание присутственных мест, где располагался «мозговой центр» — штаб армии.

В Ставке постоянно находилось несколько сот офицеров (максимальное число достигало трехсот). Здесь за годы войны сложились определенные традиции, свой повседневный уклад. Присутствие императора внесло существенные коррективы в эту жизнь. Вместе с ним прибыли некоторые чины придворной свиты, обязанные находиться при особе государя: министр императорского двора граф В. Б. Фредерикс, дворцовый комендант генерал-майор В. Н. Воейков, генерал-адъютант и адмирал гвардейского экипажа К. Д. Нилов, генерал-лейтенант и начальник канцелярии Министерства императорского двора А. А. Мосолов, флигель-адъютант А. А. Мордвинов и др.

Частыми гостями Ставки теперь стали и многие члены императорской фамилии. Особенно часто и долго здесь пребывал великий князь Дмитрий Павлович, имевший звание флигель-лейтенанта, и контр-адмирал Гвардейского экипажа великий князь Кирилл Владимирович. Отношения между штабными офицерами и лицами свиты не были особенно дружественными, но сам император ко всем относился с ровным добродушием.

Вставал Николай II обычно около восьми часов. После утреннего туалета и легкого завтрака шел в штаб, где принимал доклады, продолжавшиеся полтора-два часа. Затем — завтрак, после которого опять доклады. Во второй половине дня, ближе к вечеру, почти всегда совершал прогулку в парке или за городом, куда выезжал на автомобиле в сопровождении кого-нибудь из свиты. Затем опять — доклады, приемы министров и иных лиц. После ужина, заканчивавшегося обычно в девятом часу вечера, час-два проводил за дружеской беседой или игрой в домино или трик-трак. В программу вечера входило чтение, которому неизменно посвящал время перед сном.

Уклад жизни был бесхитростным, трапеза непритязательной, а отношения с окружающими людьми простыми и откровенными. В Могилеве значительно меньше ощущалась вымученная обязательность придворного этикета, что царю, несомненно, нравилось. Протопресвитор Георгий Шавельский вспоминал: «Сидя за столом, государь запросто беседовал с ближайшими своими соседями. Делились воспоминаниями, наблюдениями; реже затрагивались научные вопросы. Когда касались истории, археологии и литературы, государь обнаруживал очень солидные познания в этих областях… В тесном кругу, за столом, государь был чрезвычайно милым и интересным собеседником, а его непринужденность и простота могли очаровать кого угодно. С ним можно было говорить решительно обо всем, говорить просто, не подбирая фраз, не считаясь с этикетом. Чем прямее, проще, сердечнее, бывало, подходишь к нему, тем проще и он относился к тебе».