Фурцева

Екатерина Алексеевна была человеком слова. Старалась исполнять обещания. Вот как она отозвалась о поэте Евтушенко, который был тогда излюбленной мишенью ревнителей генеральной линии.

— Я знаю Евтушенко. Он очень талантливый человек. Он создал много интересных и полезных, особенно для молодежи, произведений. Его молодежь любит. Ему создано большое общественное положение в стране. Я думаю, что он переоценивает отношение к себе и часто этим бравирует… Иногда — как занесет его, и пошел! Это и хорошо, что он выплескивает свою энергию, но надо думать — на пользу это идет или во вред. Я думаю, наша задача — поговорить с ним. Часто мы травмируем людей. Вот, например, я сегодня сказала, а завтра ему могут передать в многократно увеличенном виде. Я лично хочу с ним увидеться, попросить написать пьесу К сожалению, наша беда: мы редко встречаемся с людьми. Заочное осуждение — это плохая вещь. Надо встретиться и поговорить. Евгений Евтушенко рассказывал:

— Когда родилась песня «Хотят ли русские войны» и мы ее записали с Марком Бернесом, политическое управление армии выступило против. Сказали, что песня будет деморализовывать наших советских воинов, а нам нужно воспитывать боеготовность. Когда Бернес начал ее петь, у него возникли неприятности. Тогда я пошел к Фурцевой, поставил на стол магнитофон с записью песни и попросил послушать. На глазах у Екатерины Алексеевны выступили слезы. Несмотря на то, что Фурцева была в опале, она позвонила председателю радиокомитета. Сказала, что просит передавать песню под ее ответственность. «Может, дать письменное указание?» Фурцева подписала бумагу, и на следующий день песня уже звучала по радио…

Отношение к Евгению Александровичу Евтушенко было сложным. Многих чиновников он просто выводил из себя. Начальники поумнее понимали, что с ним можно ладить, свидетельствует Альберт Андреевич Беляев, в ту пору заместитель заведующего отделом культуры ЦК КПСС.

— Евтушенко, — внушал своим сотрудникам секретарь ЦК по идеологии Петр Демичев, — демократ по убеждениям, интеллигент с острым политическим чутьем, потому он так остро реагирует на кажущиеся ему несправедливыми действия властей. Геополитическая необходимость иногда вынуждает власти идти на самые непопулярные меры. Я думаю, позже он это поймет и сам. Но при всех издержках его творчество работает на пользу дела социализма. Это главное. И надо спокойно, без лишнего ума сдерживать эмоции некоторых ретивых ортодоксов, готовых затоптать ногами поэта в грязь. Этого допускать не следует…

Министр Фурцева обладала немалой властью. Но каждое решение таило в себе угрозу для карьеры.

Первого июля 1960 года Илья Григорьевич Эренбург обратился к Фурцевой с просьбой предоставить хранящиеся в советских музеях работы художника Пабло Пикассо для выставки в Лондоне:

«Я думаю, что предоставление работ Пикассо для Лондонской выставки найдет благоприятный отклик среди английской интеллигенции и поэтому является целесообразным. Я счел возможным побеспокоить Вас, поскольку непосредственное обращение к Вам — единственный способ быстрейшего решения вопроса».

С одной стороны, ее просили взять на себя ответственность и разрешить то, что остальным чиновникам казалось опасным. С другой — контролирующие инстанции, видя отклонение от генеральной линии, били тревогу. 20 июня 1964 года руководители подотдела культуры ЦК Дмитрий Поликарпов и Василий Кухарский докладывали секретарю ЦК Леониду Ильичеву:

«15 июня с. г. по указанию министра культуры СССР т. Фурцевой Е. А. в Центральном выставочном зале московского Манежа была открыта выставка работ художника И. Глазунова. Открытие не было согласовано с МГК КПСС и состоялось в противовес мнению творческих организаций художников.

Организация персональной выставки работ И. Глазунова в Манеже является беспрецедентной. До сих пор в этом зале не устраивались персональные выставки даже крупнейших советских художников… В выставочном зале собралось несколько сот приглашенных Глазуновым любителей сенсаций и скандальчиков, которые своими выкриками и шумом создали ненормальную обстановку. В этих условиях проводить обсуждение выставки оказалось невозможным, и оно было отменено…

Учитывая недопустимость подобных явлений в организации массовых мероприятий по линии учреждений культуры, считаем необходимым: установить впредь, что центральные и республиканские учреждения могут проводить массовые мероприятия в Москве только с ведома и согласия МГК КПСС;

заслушать в ЦК КПСС объяснения Министра культуры СССР т. Фурцевой Е. А. по поводу организации в Москве выставки работ И. Глазунова…»

Но у Ильи Глазунова нашлись серьезные и влиятельные защитники и покровители. Так что история с выставкой Глазунова министру культуры не повредила.

Новый председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов не обошел вниманием Илью Глазунова. Андропов предлагал действовать не кнутом, а пряником, выходя далеко за пределы компетенции Комитета госбезопасности.

Вот его записка в ЦК КПСС:

«С 1957 года в Москве работает художник Глазунов И. С, по-разному зарекомендовавший себя в различных слоях творческой общественности. С одной стороны, вокруг Глазунова сложился круг лиц, который его поддерживает, видя в нем одаренного художника, с другой, его считают абсолютной бездарностью, человеком, возрождающим мещанский вкус в изобразительном искусстве.

Вместе с тем Глазунов на протяжении многих лет регулярно приглашается на Запад видными общественными и государственными деятелями, которые заказывают ему свои портреты. Слава Глазунова как портретиста достаточно велика.

Он рисовал президента Финляндии Кекконена, королей Швеции и Лаоса, Индиру Ганди, Альенде, Корвалана и многих других. В ряде государств прошли его выставки, о которых были положительные отзывы зарубежной прессы. По поручению советских организаций он выезжал во Вьетнам и Чили. Сделанный там цикл картин демонстрировался на специальных выставках. Такое положение Глазунова, когда его охотно поддерживают за границей и настороженно принимают в среде советских художников, создает определенные трудности в формировании его как художника и, что еще сложнее, его мировоззрения.

Глазунов — человек без достаточно четкой политической позиции, есть, безусловно, изъяны и в его творчестве. Чаще всего он выступает как русофил, нередко скатываясь к откровенно антисемитским настроениям. Сумбурность его политических взглядов иногда не только настораживает, но и отталкивает. Его дерзкий характер, элементы зазнайства также не способствуют установлению нормальных отношений в творческой среде.

Однако отталкивать Глазунова в силу этого вряд ли целесообразно. Демонстративное непризнание его Союзом художников может привести к нежелательным последствиям, если иметь в виду, что представители Запада не только его рекламируют, но и пытаются влиять, в частности, склоняя к выезду из Советского Союза.

В силу изложенного представляется необходимым внимательно рассмотреть обстановку вокруг этого художника. Может быть, было бы целесообразным привлечь его к какому-то общественному делу, в частности, к созданию в Москве музея русской мебели, чего он и его окружение настойчиво добиваются. Просим рассмотреть».

Фурцевой помогало то, что в правящей элите были и люди, разбиравшиеся в искусстве. Евгений Матвеевич Самотейкин, референт Брежнева по внешнеполитическим делам, навещал опального скульптора Эрнста Неизвестного, привозил к нему высокопоставленных гостей. Изменить культурную политику партии они не могли, но пытались спасти талантливых людей от гонений. Это давало Екатерине Алексеевне какую-то возможность маневра, когда от нее требовали крови кого-то из мастеров, впавших в немилость по причине неортодоксальности.

Коллега ее мужа, Владимир Семенович Семенов, тоже заместитель министра иностранных дел, был поклонником современного искусства, коллекционировал его. В политике он стоял на очень жестких позициях, а в искусстве ценил настоящих мастеров, презирал правоверных конъюнктурщиков.