Дневник Марии Башкирцевой

Суббота, 1 мая. Только что выдержала одну из глупых и ненужных пыток! Завтра Пасха; сегодня вечером или ночью мы едем к заутрени, где собирается вся русская колония, начиная с посольства в полном составе. Все самое элегантное, самое красивое, все самое тщеславное выдвинется вперед. Общий обзор русских женщин и костюмов, прекрасный предмет для пересудов.

Хорошо; в последнюю минуту мне приносят мое новое платье, которое похоже на плохо сшитый мешок из старого грязного газа. Несмотря на это, я еду в нем, и никто не узнает, чего мне это стоило, как я сердилась! Талия испорчена криво и дурно сшитым корсажем, руки изуродованы слишком длинными и глупыми рукавами. Одним словом, что-то с претензией; к тому-же я видела этот газ только днем, а вечером он кажется совершенно грязным!

Чего мне стоило не разорвать платья в клочки и не убежать из церкви! Быть некрасивой, не имея возможности быть лучше, еще ничего, но иметь возможность быть красивой и показаться таким чудовищем, как я сегодня! Понятно, дурное расположение духа отразилось и на волосах: они растрепались, а лицо горело. Это отвратительно.

Четверг, 6 мая. Много похвал от Жулиана за мою живопись.

Пятница, 7 мая, M-me Гавини сегодня опять приезжала к маме, чтобы сказать ей, что я слишком утомляюсь; это правда, но причиною тому не живопись, так как тогда стоило бы только ложиться спать в десять, одиннадцать часов, между тем я не сплю до часу и просыпаюсь в семь.

Вчера причиною этого был этот идиот С. Я писала, а он пришел изъясняться; потом он пошел играть с тетей, и тогда уже я стала ждать его, чтобы услыхать несколько глупых слов о любви. Он двадцать раз прощался и двадцать раз я говорила ему «убирайтесь» и двадцать раз он просил позволения поцеловать руку; я смеялась, и, наконец, сказала: «Да, хорошо, целуйте, это мне безразлично». Итак, он поцеловал мою руку, и с горестью я должна признаться, что мне это было приятно не из-за личности, но из-за… тысячи вещей; ведь все-таки же я женщина.

Сегодня утром я еще чувствовала этот поцелуй, так как это не был банальный поцелуй вежливости.

О, молодые девицы!

Думаете ли вы, что я влюблена в этого мальчика с широкими ноздрями? Нет, неправда ли? Отлично, с А. было тоже самое. Я сама горячила себя, чтобы влюбиться, а кардиналы и папа помогали тому… я была экзальтирована, но была ли то любовь? О! фи! Итак, так как мне не пятнадцать лет, так как я уже не так глупа, то я ничего не придумываю и дело остается нормальным.

Поцелуй руки мне не нравится, особенно тем, что он доставил мне удовольствие; не надо быть женщиной до такой степени. Поэтому обещаю быть холодной с С.; но он такой славный, такой простой, что глупо было бы разыгрывать какую-нибудь комедию; но стоит лучше обращаться с ним, как с Алексеем Б..

Я это и делаю. Дина, он и я сидели до одиннадцати часов. Дина, слушала, а С. и я читали стихи и переводили на латинский язык. Я очень удивлена, что этот юноша так силен в латыни, по крайней мере значительно сильнее меня; я многое забыла, а он отлично помнит все пройденные науки. Никогда я не думала, что он так образован. Знаете что? Я хотела бы сделать себе из него друга… Нет, для этого он мне недостаточно нравится, — лучше пусть он будет членом семьи, к которому я равнодушна.

Суббота, 8 мая. Когда говорят тихо — я не слышу!! Сегодня утром Тони спросил меня, видела ли я Перуджини, и я ответила «нет», не разобрав, что он сказал. Когда мне потом сказали об этом, я вывернулась, вывернулась плохо, говоря, что я действительно никогда не видала его и что лучше было прямо признаться в своем невежестве.

Понедельник, 10 мая. Мне нравится идти наперекор моим склонностям. Я еще никогда этого не достигала; я даже не пробовала бороться; все ограничивается заранее принятым решением, планом, которому никто никогда не следует. Все делается под впечатлением минуты, как понравится и как придется. О, дипломатия!.. Может быть это просто оттого, что мне неприятно поступать против своего характера, и я ему подчиняюсь.

Воскресенье, 16 мая. Сегодня утром одна я ездила в Салон; там были только те, у кого есть билеты. Очень внимательно смотрела на Жанну д'Арк и особенно на Милосердного Самарянина Моро. Я села с лорнетом против Моро и изучала его. Эта картина доставила мне наиболее полное удовольствие в жизни. Ничто в ней не коробит, все просто, правдиво, хорошо; все натурально и ничем не напоминает ужасной и условной академической красоты. Смотреть на картину, — наслаждение; даже голова осла хороша, пейзаж, плащ, копыта на ногах. Так удачно, так верно, так хорошо.

А «Арлекин» Сен-Марсо!

Когда в прошлом году закрылся Салон, я думала, что его почетная медаль вскружит мне голову, произведения же больше не было, чтобы успокоить меня. Через полгода я была уверена, что преувеличила Сен-Марсо, но его «Арлекин» снова открыл мне глаза. В первый день я остановилась, как вкопанная, не понимая, чье бы это могло быть. Такая неблагодарная вещь — и так талантливо! Это более чем талантливо. Это настоящий художник, оттого-то о нем и не говорят так много, как о других… скульптурных фабрикантах: они все фабриканты перед Сен-Марсо.

Вторник, 25 мая. Г-жа Г. приезжала для своего портрета; потом я составила композицию.

Сюжет увлекает меня: Мария Магдалина и другая Мария у могилы Христа. Только ничего условного, никакой святости; надо сделать так, как думаешь, что это было; надо чувствовать то, что делаешь.

Четверг, 27 мая. Как чудесно утром! Внимание, я начинаю…

Во-первых, я приветствовала начинающийся день гармоническими звуками арфы, как это делали жрецы Аполлона, а потом взялась за моих жен перед гробом Христовым.

Мне очень хочется ехать в Иерусалим и там нарисовать эту картину с тамошних лиц, на воздухе.

Вторник, 1 июня. Знаете ли, атеисты должны быть очень несчастны, когда чего-нибудь боятся; я-же, когда чего-нибудь боюсь, тотчас призываю Бога, и все мои сомнения исчезают из эгоизма. Это дурное чувство, но я и не стремлюсь украшать себя добродетелями, которых у меня нет. Я нахожу, что уже слишком самонадеянно перечислять свои недостатки и низости.

В 1873 г. на всемирной выставке в Вене, во время самой сильной холеры, я была под защитой следующих стихов из псалма ХС, которые я привожу здесь:

«Крылами своими осенит тебя, и под крылами Его укроешься истина Его есть щит и ограждение.

Не убоишься ужасов ночи, стрелы летящей днем.

Язвы, ходящей во мраке, заразы опустошающей в полдень.

Близ тебя падет тысяча, и тьма по правую руку твою, но тебя не коснется».

Вчера я думала об этих божественных строках и перечла их с энтузиазмом; с таким-же энтузиазмом, как в детстве; я не предвидела, что они пригодятся мне сегодня.

Сделала свое завещание и положила в конверт со следующим адресом; Господину П. Башкирцеву. В Полтаву. В собственные руки. В Россию.

С. остался. Сначала это была простая болтовня. Тетя не покидала меня, она надоедала мне, я села за рояль, и он сказал мне вещь, от которой я похолодела: его сестры женят его, но он не любит той, на которой женится.

— Тогда не женитесь, поверьте мне, это безумие.

Потом мы играли в карты, в дурачки, любимую игру русских лакеев.

— Вы женитесь на m-me Б.? — написала я ему на лежавшей тут-же тетради.

— Нет, она еще старше, — отвечал он мне таким-же способом.

Мы исписали шесть страниц подобными фразами; их было бы интересно сохранить.

Он меня любит, он меня обожает, и все фразы вертелись около этого жгучего предмета.

Я запрещаю ему шутить; он отвечает, что это я смеюсь над ним. Тетя время от времени говорит, что я сумасшедшая, что мне пора спать, а я ей отвечаю, что я больна и скоро умру.