Корней Чуковский

12. С. Ф. Ольденбург благодарит К. И. «Аплодисман»". Дом искусств, задуманный как филиал Московского Дворца искусств (в блоковском протоколе отмечены слова Кауфмана о нежелании быть «филиальным отделением Рукавишникова» и ответ Тихонова «филиальность не связывает»), оказался учреждением совершенно самостоятельным и гораздо более значительным, чем московский Дворец.

Вскоре Дом занял квартиру купца Елисеева, и в ее причудливых круглых, полукруглых, Г-образных и прочих комнатах поселились художники, писатели и студийцы.

Аляповатая квартира, вся в позолоте, завитушках и ангелочках, и огромный дом, занимавший (и занимающий до сих пор) целый квартал, описаны в русской литературе многократно, подробно, дотошно и талантливо. Едва не каждый из обитателей Дома оставил свои воспоминания об этом фантастическом месте и происходивших в нем событиях. Поэтому не будем повторяться, лучше коротко процитируем Корнея Ивановича: «Трехэтажная квартира Елисеевых, которую предоставили Дому Искусств, была велика и вместительна. В ней было несколько гостиных, несколько дубовых столовых и несколько комфортабельных спален; была белоснежная зала, вся в зеркалах и лепных украшениях; была баня с роскошным предбанником; была буфетная; была кафельная великолепная кухня, словно специально созданная для многолюдных писательских сборищ. Были комнатушки для прислуги и всякие другие помещения, в которых и расселились писатели: Александр Грин, Ольга Форш, Осип Мандельштам, Аким Волынский, Екатерина Леткова, Николай Гумилев, Владислав Ходасевич, Владимир Пяст, Виктор Шкловский, Мариэтта Шагинян, Всеволод Рождественский… И не только писатели: скульптор С. Ухтомский (хранитель Русского музея), скульптор Щекотихина, художник В. А. Милашевский, сестра художника Врубеля и др. Здесь же водворились три студиста, те, которые уже успели приобщиться к писательству: Лева Лунц, Слонимский и Зощенко».

В Доме искусств Чуковский встречал новый, 1920 год – пшенной кашей с ванилью, в компании молодых студийцев. «Крупу где-то достал мой папа, он же организовал встречу», – писал Николай Корнеевич, завсегдатай ДИСКА и слушатель студии. Корней Иванович же поначалу организовывал веселье: предложил писать сонет на заданные рифмы (год – урод, встречаем – чаем и т. п.). Сонет победителя, Михаила Слонимского, записан в «Чукоккале»:

После горячей сытной каши, свидетельствует Николай Чуковский, править балом стал Лева Лунц, веселый и талантливый импровизатор – «и началось нечто сверкающее…».

ДИСК (так Дом искусств вскоре стали называть, повинуясь всесокращающему духу времени) оказался едва ли не единственным местом в Петрограде, где еще можно было о чем-то разговаривать на привычном языке и смотреть на человеческие лица (недаром в письмах и дневниках Чуковского так часто звучит жалоба: лица стали не те!).

Сам К. И. разрывался между лекциями, заседаниями многочисленных организаций, собственной литературной работой, хлопотами об организации Дома, продовольствии и топливе, расселении литераторов (и наверняка улаживанию обид – не в ту комнату поселили). Стоял в дверях и под дверями многочисленных компрос-комбед-компродов, временами действительно «склонный хрупнуть, как фарфор».

Он привел в ДИСК студию, собравшую молодые литературные силы. Занимался подбором библиотеки («таскали на себе мешки с книгами с Фонтанки из Книжного пункта»), продовольствием, организацией лекций, затем – изданием журнала. Собственно говоря, Дом искусств был детищем не столько Горького, сколько Чуковского: никто другой столько не сделал для создания Дома и его существования.

В 1921 году К. И. написал Акиму Волынскому гневно-обиженное письмо (на какие он был великий мастер), где перечислял, что сделал для выживания русской литературы. Цель письма не очень ясна, поскольку опубликовано оно (в 1982 году) в урезанном виде – без конца; кончается оно тем, что автор никогда не требовал за свои труды никакой платы и никакого признания, довольно было бы и доброго слова (читается между строк – которого он так и не дождался). Возможно, письмо связано с тем, что Аким Волынский упрекнул руководство Дома в отсутствии программы, после чего Чуковский подал в отставку (это случилось весной 1922 года, подробности есть в дневниках К. И.). Впрочем, и без конца текст звучит довольно грозно и впечатляюще:

"В самую черную пору, какую когда-либо переживала русская интеллигенция – и, в частности, русские писатели, – я задумал основать такой дом, где могли бы жить и работать деятели русского искусства. Я задумал его в августе 1919 г. И работал до ноября, прежде чем его разрешили. Я пригласил Сазонова, который отыскал этот дом, пригласил Горького, Александра Бенуа и т. д. – и никто не отнимет у меня права называть себя инициатором и основателем «Дома Искусств».

Основав этот дом, я попытался вдохнуть в него душу: придумал еженедельные публичные лекции. Тогда этого обычая еще не было… Первая лекция была лекция Горького «Воспоминания о Толстом» 22 дек. 1919 года. С тех пор кафедра «Дома Искусств» предоставлялась всем деятелям русской культуры. У нас читали: Алекс. Блок, Андрей Белый, Горький, Мих. Лозинский, Вал. Чудовский, Н. Гумилев, Петров-Водкин, Н. Пунин, Волынский, Замятин, проф. Алексеев, проф. Ив. Ив. Лапшин, Вл. Маяковский, Викт. Шкловский, Грин, Чуковский – решительно все. Системы здесь не было никакой, да и не могло быть системы: речь шла о том, чтобы заменить отсутствующую книгу, дать возможность писателю общаться со своими читателями; эти лекции дали «Дому Искусств» большой доход, оказали существенную моральную и материальную поддержку писателям и служили просвещению общества".

Здесь важно обратить внимание на «отсутствующую книгу»: книг печаталось мало, между писателем и читателем пролегла пропасть бескнижья и безденежья. В книжных лавках стали появляться рукописные сборники – то, что Цветаева назвала «преодолением Гуттенберга». Дом искусств помогал эту пропасть преодолеть: если читатель не имел возможности читать, он все же мог прийти и послушать. ДИСК заново воссоздал утраченную среду.

Занесенный сугробами чуть не по самые крыши, заросший сосульками, заиндевевший, тифозный Петроград (где по-прежнему играют Моцарта, рисуют маркиз и спорят о переводах Эредиа) перестал различать явь и голодные видения. Гофман, фантастика, неправдоподобие – едва ли не самые популярные слова в воспоминаниях тех лет.

И у Чуковского в дневниках читаем: «Две недели полуболен, полусплю. Жизнь моя стала фантастическая. Так как ни писания, ни заседания никаких средств к жизни не дают, я сделался перипатетиком: бегаю по комиссарам и ловлю паек. Иногда мне из милости подарят селедку, коробку спичек, фунт хлеба – я не ощущаю никакого унижения и всегда с радостью – как самец в гнездо – бегу на Манежный, к птенцам, неся на плече добычу. Источники пропитания у меня такие: Каплун, Пучков, Горохр и т. д.».

Частью этой удивительно искривленной реальности стал Дом искусств с его комнатами дичайших расцветок и очертаний, со странными, иногда полубезумными жителями, с походами за бумагой для растопки в разграбленный и брошенный банк; с литературными играми, чтениями, рисованием, лекциями, аукционами картин и пшенной кашей. «Вся жизнь художественной и литературной интеллигенции Петрограда в знаменательное четырехлетие с 1919 по 1923 год была связана с Домом искусств, – писал Николай Корнеевич Чуковский. – В Доме искусств завершилось многое из того, что пышно цвело в русской культуре в предыдущую эпоху. Дом искусств был колыбелью для многого, чему предстояло возмужать и расцвести в последующие годы». Здесь собрались вместе «Серапионовы братья», расцвел «Опояз» – общество изучения поэтического языка, заседал Цех поэтов.