Необыкновенные собеседники

Много и о многом пришлось беседовать с Калмыковым в те семь или восемь дней, что прожили с ним в Адыл-Су. Я рассказал ему о вышедших недавно и всех поразивших книгах Джемса Джинса «Вселенная вокруг нас» и «Движение миров». Калмыков о них еще не слыхал — книги Джинса до Нальчика тогда не дршли.

Сильнее всего взволновало его в моих рассказах о Джинсе утверждение английского философа-астронома, что человечество живет только в начале времен. Если положить почтовую марку у подножия башни, то толщина марки может быть сравнена со временем, которое уже существует человек на Земле, а высота башни — со временем, которое он еще будет существовать.

Мы сидели вдвоем в соломенных креслах на открытой террасе. Нас окружали уже затуманенные горы, неистово сверкал на кусочке бледно-зеленого неба снег горной вершины, внизу между камнями гремела река Баксан. Калмыков долго и сосредоточенно смотрел вверх на этот обрамленный вершинами гор кусочек неба, потом попросил меня повторить слова Джемса Джинса о нашей жизни в начале времен и снова долго молчал.

Наконец, словно обдумав мысль Джинса, сказал:

— Очень хорошо, что живем в начале времен. Рассвет — самое приятное время суток.

Казалось, он благодарен судьбе за то, что так рано родился.

В мае в Кабарде погибал урожай. Земля покрывалась многогранниками глубоких трещин. Сухая, обезвоженная, пепельно-серая, она зловеще звенела под ногами. Небо было бледнолимонного цвета, казалось, сплошь залитое неумолимым солнцем.

В печати много писалось, как Бетал Калмыков повел за собой народ области на спасение урожая.

Старики, женщины, молодые поливали поля вручную день и ночь. Страну покрывали каналами, меняли русла горных речушек, направляли воду с гор на засушливые поля. Селение Кизбурун прорыло оросительную сеть в двенадцать километров.

Река Баксан, текущая от ледников Эльбруса, двинулась на сухие, обезвоженные поля кизбурунцев.

Поход продолжался три недели. В три недели изменилась топография большой области. В селении Псыгансу семидесятилетняя Балкизова соревновалась с семидесятипятилетним Ма-коевым, восьмидесятидвухлетняя Сабанова с восьмидесятишестилетним Зезнодуковым. То были эпические дни Кабарды, показавшие людям, как много они могут, какие дела им под силу, когда они объединены в общем порыве.

Все три недели борьбы Бетал Калмыков не расставался с лопатой. В песне поется, что по ночам, когда он спал, лопата лежала возле него. В дневные часы, когда он присаживался поесть, лопата, воткнутая в землю, стояла перед ним, дожидаясь, когда он поест и снова возьмет ее в руки.

Урожай поднялся наперекор природе, вопреки силам стихий.

Плоды победы оказались неожиданными даже для победителей. В колхозе Псыгансу сняли в тот год по 22 пуда пшеницы с гектара. Это — средняя цифра урожая пшеницы по Кабардино-Балкарской области. В ту пору еще небывалая!

Вместе с богатством родилась проблема разумнейшего использования богатства.

Поначалу Калмыков озадачил разбогатевших колхозников. Он стал разъезжать по кабардинским колхозам и старательно разъяснял, что богатство — не самоцель.

— Вы стремитесь к богатству вовсе не только для того, чтобы быть богатыми. Изобилие — не только для изобилия. «Мы живем не для того, чтобы есть, мы едим, чтобы жить!»

Я помню, как его слушали, сначала недоуменно, не понимая, чего же он хочет еще. Разве мало человеку, когда он достиг всего, что хотел? Много хлеба, много мяса и сколько угодно шерсти! Чего человеку нужно еще, если все, что ему надо, у него уже есть!

— Но в том-то и суть, товарищи, что изобилие, которого вы достигли,— не цель, а средство! Задача не только в том, чтобы у вас было до отвалу хлеба, мяса, жира и шерсти и много денег! Как будто цель вашей жизни — набить до отказа брюхо!

— Так в чем же еще, Бетал?

— А вот в том, чтобы добытое в боях с природой добро стало источником новой культуры, новых форм жизни!

Калмыков повез меня в Псыгансу. Он очень гордился этим селением. В то время в селении Псыгансу в каждом дворе колхозника было до 150 штук птицы, коровы и овцы, средний заработок каждого — 190 трудодней, то есть около 300 пудов хлеба. А еще и мясо, фураж, жиры, мед и шерсть!

И ни одной семьи, где меньше трех работников! Нетрудно себе представить, сколько такая семья получила.

Но оказывается, и до революции многие из этих колхозников жили отнюдь не плохо.

Я познакомился со стариком Хакяши Шариушевым, главой семьи, инспектором по качеству в Псыгансу.

— Были ли вы до революции бедняком?

— До революции я получал по семьсот пудов хлеба! В моем доме всегда был достаток.

Шариушев признался, что в колхоз он вступил последним. Не легко было расстаться с собственным хозяйством. Семья его — восемь человек; работников —шестеро.

Но семье Шариушева не только сытнее, не только удобнее жить. «Роскошнее»,— сказал Шариушев, если только переводчик точно перевел его выражение.

Старик Шариушев признался, что им всем теперь жить «интереснее».

Когда Бетал Калмыков услыхал, что Шариушеву «жить интереснее», он расцвел, заулыбался и даже благодарно пожал руку старику Шариушеву.

Он был благодарен человеку за то, что тому интереснее жить.

Калмыков потом объяснял колхозникам:

— Это и есть цель всех наших стараний — чтобы вам было жить интереснее! Не то главное, что сытнее, а то главное, что вам интереснее!

Калмыков неожиданно расшифровал это «интереснее», как «красивее».

— Жить красивее! .

В Нальчик прибыл известный американский журналист Луи Фишер. Он много наслышался и начитался о Калмыкове. Американец пожелал проверить, не пропаганда ли, не выдумка ли все, что пишут об этом необыкновенном секретаре обкома.

Вместе с Луи Фишером я побывал в Кенжи. Нас познакомили с учительницей Кенжинской школы, молодой русской женщиной, вышедшей замуж за кабардинца. Ей оставалось месяца два до родов. Она приняла нас у себя дома, нисколько не смущаясь своей пополневшей фигуры; казалось, была горда, что еще немного и станет матерью. Фишера интересовало, кем будет ее ребенок: русским или кабардинцем? Наследует ли ребенок национальность отца и может ли примириться с этим мать — русская женщина?

Учительница ответила, покраснев:

— Не знаю, будет ли мой ребенок называться русским или кабардинцем. Признаться, это- меня не волнует сейчас. Зато я знаю, что он должен быть человеком в полном смысле этого слова.— И добавила с нежной улыбкой: — Красивым человеком, как говорит наш Бетал!

Нашим, своим его называли не только кабардинцы или балкарцы, но и русские, жившие в Кабарде.

Красивый человек для Калмыкова — это вовсе не непременно красивый телом и чертами лица. Для него человеческая красота — это красота характера человека, красота его поступков, мыслей, красота его отношения к окружающим, красота его деятельности.

Сколько раз я слышал, как он говорил:

«Наши заботы посвящены живому человеку. Наша цель — создание красивого человека в красивой жизни!»

«Самая красивая и самая лучшая из всех машин — это голова человека»,— вдруг напоминал он, переходя от темы равно- . душного отношения к машине и ухода за ней к теме равнодушия к человеку и ухода за ним.

Партийных работников он поучал:

«Тот парторг, у которого детские учреждения организованы лучше, школы обставлены и обеспечены лучше, у которого есть забота о матери и ребенке и хорошее общественное питание,— лучший парторг».

III

Он почти ежедневно выезжал из Нальчика на своей машине в колхозы Кабардино-Балкарии. Нередко он заезжал за мной, и мне счастливилось бывать его спутником в этих всегда интересных поездках.

У меня сохранилась запись одного из дней таких путешествий. Прежде чем выехать за город, Калмыков велел шоферу подъехать к зданию городского Совета. Распахнув дверь в кабинет председателя, восседавшего за столом, Калмыков с порога обрушился на него:

— Мне стыдно! И тебе должно быть стыдно, что в нашем городе мы не можем в течение трех недель освободить помещение школы! Мы с тобой плохо работаем, а дети из-за нас страдают. Мне стыдно!