Галилей

Сын, загруженный службой и семейными делами, мог помогать Галилею лишь урывками. Друзья же, охотно писавшие под диктовку, зачастую не обладали необходимыми познаниями, чтобы разбирать его старые заметки. Галилей нуждался в постоянном и знающем помощнике. Ему порекомендовали весьма одаренного юношу. Винченцо Вивиани, ученик Клементе, сразу понравился Галилею, и он предложил ему поселиться у него в доме. Между ними установились самые сердечные отношения. Юноша был очень способен к математике. И привлек-то он Галилея тем, что высказал сомнение относительно одной из его теорем. А ведь в философии сомнение — мать открытия, оно прокладывает путь к истине!

Работать с Вивиани было приятно. Галилей диктовал ему продолжение «Бесед и математических доказательств». Под его руководством Вивиани изучал Архимеда. Он боготворил учителя и проявлял редкое трудолюбие, когда разбирал его заметки или приводил в порядок переписку.

Вечерами, устав от работы, они сидели в саду. Галилей рассказывал ему о своей жизни, уносился воспоминаниями в те далекие годы, когда мир его не погрузился еще в кромешную темь и радость бытия не сводилась лишь к наслаждению мыслью.

Фортунио Личети, профессор философии Болонского университета, изумлял Галилея эрудицией и памятью. Если бы вся философия заключалась в знании Аристотеля, заметил он однажды, то Личети был бы величайшим философом мира, ибо у него всегда наготове все его тексты.

Очередную свою работу — а стряпал он их за неделю — Личети посвятил болонскому камню. Минерал, найденный в окрестностях Болоньи, уже много лет волновал умы удивительной особенностью: стоило его подержать на солнце, чтобы потом в темноте он начал источать свет. В свое время Галилей проделал немало опытов с этим минералом. В трактате о болонском камне Личети, хотя и питавший к Галилею уважение, позволил себе среди прочего оспорить и его мнение относительно пепельного света Луны. Галилей объяснял это явление тем, что лунная поверхность отражает свет Земли, залитой солнечными лучами. Личети же уподоблял Луну огромному болонскому камню. Следовательно, пепельный свет Луны ничуть не доказывает, что Земля, подобно другим планетам, светится отраженным солнечным светом.

Отвечать на книжку Личети Галилей вначале не хотел, полагая, что она не заслуживает разбора. Однако шум, поднятый вокруг этой книги, заставлял отнестись к делу серьезно. Личети, мол, опроверг один из существеннейших пунктов в учении Галилея! Находились люди, для которых доводы болонского философа звучали убедительно. Леопольдо Медичи, хотя и счел их пустыми, попросил, однако, Галилея высказаться.

Галилей продиктовал Вивиани пространное письмо. Оно было адресовано Леопольдо Медичи, но предназначалось для широкого распространения. Новая работа Галилея была написана с таким блеском, что даже некоторые пизанские профессора, закоренелые перипатетики, признав поражение Личети, очень ее хвалили.

Но сам синьор Фортунио вовсе не чувствовал себя сконфуженным. Он собирался переиздать трактат о болонском камне вместе с ответом Галилея. Пусть их рассудит мир! Позже Личети выражал надежду, что добьется славы среди ученых людей если и не ценностью сочинений, как Галилей, то хотя бы их числом.

Много лет Галилей поддерживал с Личети переписку и не знал, что тот, услышавши о приговоре, поспешил отнести в инквизицию запрещенный «Диалог» с дарственной авторской надписью.

В Пизанском университете освободилась кафедра математики. Фердинандо соглашался, что нет более подходящего человека, чем Бенедетто Кастелли. Неужели напоследок судьба подарит им такую радость? Галилей горячо советовал своему любимому ученику перейти на службу к великому герцогу. Радужные надежды быстро рассеялись. Урбан не пожелал, чтобы Бенедетто, перебравшись в Пизу, был поблизости от Галилея. Ему увеличили жалованье на двадцать скуди, но предупредили, чтобы он выбросил из головы всякую мысль о перемене службы.

Бенедетто был совершенно подавлен. Он не может ослушаться. Ведь он духовное лицо и всецело зависит от своих повелителей. Стоит им захотеть, и его погубят вконец: ему не только вообще запретят преподавать, но и появляться когда-либо во Флоренции!

Хотя Реньери чуть ли не в каждом письме уверял, что продолжает наблюдения Медицейских звезд и в ближайшее время закончит эфемериды на следующий год, работа его затягивалась. Расхолаживало и отсутствие вестей из Голландии. Письма, которые они с Галилеем отправили в Париж, оставались без ответа. Неужели все они пропали?

Только весной пришло письмо от Диодати: не его вина, что из Голландии не отвечают, он не прекращает хлопот и уверен в успехе. Но и через четыре месяца Диодати нечем было похвастаться: хотя Константин Гюйгенс, первый советник принца Оранского, и подал некоторую надежду, дело с мертвой точки не сдвинулось.

По рекомендации Галилея Реньери был приглашен преподавать в Пизанский университет. Казалось бы, близость к Арчетри должна ускорить работу по составлению эфемерид. Но обещанные эфемериды на весь следующий, 1641 год так и не были завершены.

Франческо Ринуччини, тосканский посол в Венеции, был давним и испытанным другом Галилея. Тот был ему многим обязан. Через Ринуччини шла его тайная переписка с Венецией. Возможность пользоваться дипломатической почтой избавляла от великих неприятностей. Рукописи Галилея посол передавал Миканцио, а тот отправлял их дальше. Читать письма Ринуччини было всегда интересно, обсуждал ли он научные вопросы, писал ли о любви к стихам Ариосто или делился новостями.

Ему приходилось ездить в Падую. Как-то на улице он принял Личети за бродячего певца и удивился, узнав, что это первый философ Болоньи, приехавший печатать очередной свой опус. Позже, в книжной лавке, он слышал, как рассыльные потешались над безумным желанием этого «великого перипатетика» писать и против Галилея. Ринуччини сам чуть не свихнул себе челюсти от смеха, когда книготорговец рассказывал, как Личети готовился сочинять трактат о недвижимости Земли — он вился вокруг одного сведущего в астрономии человека, дабы узнать у него, что на этот счет высказывали Тихо Браге и Кеплер, и потом вставить в свою работу.

В письмах Ринуччини часто затрагивал важные научные проблемы. Недавно он испытал огромную радость: найден решающий довод в пользу Коперниковой системы, обнаружен годичный параллакс фиксированных звезд! Об этом ему не раз писал Пьерони, настаивая на точности своих наблюдений. И вдруг настроение Ринуччини заметно испортилось: у одного книгоиздателя он пролистал наиновейшее сочинение. Там говорилось, что если бы Солнце на самом деле было в центре мира, а Земля вращалась бы вокруг него, то мы никогда бы не видели ночью половины неба. Раз мы видим именно половину неба, то, следовательно, не Солнце, а Земля находится в центре вселенной, и Коперник, стало быть, неправ. Ринуччини не знал, как отнестись к этому аргументу, и просил Галилея избавить его от сомнений.

«Открытие» Пьерони Галилей воспринял скептически. Он сам долго и безуспешно искал звездный параллакс и в конце концов убедился, что существующие телескопы сделать этого не позволяют. Он даже предложил оригинальный метод нахождения звездного параллакса. Но это дело будущего, прежде надо еще создать куда более совершенные инструменты. Поэтому были все основания усомниться в правильности сообщений Пьерони. Ошибка могла проистекать от многих причин. Но звездный параллакс наверняка будет обнаружен и явится неопровержимым доказательством правоты Коперника.

Характернейшая ситуация! Церковь осуждает и проклинает Коперниково учение, а многие добрые католики без зазрения совести продолжают искать аргументы в его защиту и испытывают величайшую радость, полагая, что нашли таковые! Как бессильны всевластные повелители, пытающиеся своими запретами положить предел человеческой любознательности! Как смешон Урбан со своим «решающим аргументом» против движения Земли! Книгу Коперника дозволяют читать только с особого разрешения властей, его, Галилея, по-прежнему считают узником инквизиции, а много ли от этого проку? Стала ли Птолемеева система крепче и уменьшилось ли вольнодумцев?