Тают снега

Скрыться от неприятных собеседников Птахину не удалось. Только вышли они из вокзала, появился Миша Сыроежкин, с ним Хопров.

- Пых, пара кривых! - заговорил Миша, увидев Птахина и Клару. - Ну и лошадку вам удружили! На ней только горшки возить. - И громогласно прибавил: - Распрощаться пришли, значит.

В поведении Миши чувствовалась заносчивость. Птахин торопливо ответил:

- Что ж, спасибо.

Миша прикурил от его папироски и сообщил:

- Ездил вот с Яковом насчет семян. Выхлопотали, будут семена. Меня было за холку там взяли, да расписка выручила. Хорошо, что я тогда расписочкой разжился у Карасева, а то бы как милый загремел! Семена, оказывается, Карасев сплавил. Ты как-то отвертелся. Вовремя удочки сматываешь, а то и тебя бы прижали!

- Я за карасевские махинации не ответчик.

Миша сердито сощурился, вспыхнули глаза его недобрым огнем.

- Конечно, ты не ответчик. Мы - ответчики. И отвечать нам вот этим местом, - он похлопал себя по загривку. - Сейчас вот взаймы нам семена дали, а потом их вернем, а вернем непременно, не беспокойтесь. Но то, что вы нажили на нашем горе, боком у вас выйдет.

- Ты чего разорался-то? - зашипела Клара. - Забирай свою клячу и уходи. Ишь, налил шары!

- Налил? Зашабашил Миша Сыроежкин, точка! Прежде выпивал, но на свои любезные - никого не ограбил, не обворовал, на ваш манер я никогда не жил. Вы от людей тоже не убежите! Разгадают вас. Может, еще скорее, чем здесь! Не везде такие людишки вислоухие, как корзиновцы.

- Ладно, мотай, мотай!

- Да не связывайся ты с ним, - оборвал Клару Птахин, весь красный от смущения. - Вон уже люди останавливаются. Пошли к багажу.

Он завернул за скверик и напустился на нее.

- Тебя хлебом не корми, дай поругаться!

- А чего они привязываются? - Завидно голоштанцам! Жить не умеют, завидовать только ловки!

- Это еще неизвестно, кто жить не умеет, - прогнусавил Птахин.

- Эх ты, мямля! На тебя каждое слово действует, отпор дать не умеешь.

Так, переругиваясь, они перетаскали чемоданы в багажное отделение. Клара достала дорожные харчи, разложила их на чемодане, который оставила при себе, но есть Птахин отказался.

- Мне больше достанется, - заявила Клара.

Она сердито изжевала бутерброд, легла на скамейку, положив чемодан под голову. Вскоре Клара уснула, а Птахин ходил от стены к стене но вокзалу и, не обращая внимания на табличку "Не курить. Штраф!", жег папироску за папироской.

Пришел пригородный поезд, постоял немного, и паровоз тендером вперед потащил дальше десяток старых вагонов. На перроне остался милиционер. Он кого-то поджидал. Появился Миша Сыроежкин, о чем-то с ним поговорил, показывая рукой в сторону МТС, и они пошли вместе. Несколько минут спустя мерин Петушок важно прошествовал через переезд. На телеге возле багажа сидел Хопров. За телегой шагали милиционер и Миша Сыроежкин. Отчаянно жестикулируя, он что-то рассказывал. "Куда это они?" - удивленно подумал Птахин, и на душе у него вдруг сделалось тревожно.

Клара спала. Дорожная пыль, осевшая на ее лице, оттенила тонкие, не нуждающиеся в помаде алые губы. Даже во сне на ее продолговатом и смуглом лице лежала печать высокомерия, надменности, будто и сейчас она говорила:

"А я плевать на всех хотела! Ну, найди, кто тут краше меня?" Было в ее красоте что-то вызывающее, броское, до чего дотронугься боязно и отступить нет сил.

Однажды пастух Осмолов очень удачно сравнил ее с мухомором. "Самый яркий гриб, а в пищу не годится - отрава!" Глядел, глядел на нее Птахин и вдруг ясно понял: "А ведь то, что болтали насчет Карасева и ее, - правда!"

У Птахина кончились папиросы. Он пошарил в кармане, нашел скомканные рубли и пошел в конец станции, к переезду, где заваленный разнокалиберными ящиками приютился магазин.

Поезда ждать еще долго. Птахин купил папирос и книжку. Среди множества завалявшихся и по своей устарелости уже годных только на обертку книг, брошюр продавщица по его просьбе отыскала "художественную вещь". Книжка была в хорошем переплете, во многих местах изъеденном мышами.

В книжке рассказывалось о том. как один фронтовик, вернувшись с войны, зажил с передовой во всех отношениях женой.

Сначала жизнь шла гладко, но зазнался фронтовик, и началась драма. Фронтовик даже из родной деревни норовил уйти, но его перехватили. Колхозный парторг прочитал ему соответствующую мораль, и все закончилось благополучно.

Зиновий перелистал книжку до конца, со вздохом вернулся к началу, пробежал глазами краткую биографию автора с перечислением его литературных трудов. Портрет писателя был помещен рядом. Сквозь роговые очки, занимавшие пол-лица, глядели на Птахина простодушные глазки.

Птахин швырнул книгу, поднялся и, терзая зубами незажженную папироску, зашагал по скверику за вокзалом. Сколько он так проходил, сам не знал.

Уж начало вечереть, когда он увидел спускавшуюся к переезду телегу, которую снова тащил Петушок. На телеге сидели двое: милиционер, которого он узнал по форме; другого пока различить не мог. Птахин хотел выйти из скверика, да раздумал. Толстые стволы одряхлевших от старости, изросших в сучья тополей скрывали скамейку, на которой он сидел. Телега повернула к вокзалу. Птахин узнал сидевшего на телеге рядом с милиционером Карасева. Возле магазина телега остановилась. Милиционер повел Карасева к вокзалу.

- Курить разрешается? - услышал Птахин голос Карасева.

- Курите, чего ж?

Следом за телегой, поныривая в выбоинах, подъехал газик зонального секретаря. Уланов торопливо вынырнул из него и тоже направился к вокзалу.

Птахин подождал, пока Уланов поравнялся с ним.

- Добрый день, Иван Андреевич! - окликнул он его и протянул через заборчик руку.

Уланов помедлил, нехотя подал руку и сухо ответил на приветствие:

- Здравствуйте.

Птахин молчал, не зная, с чего начать разговор, и ухватился за спасительное средство.

- Закуривайте, - шлепнул он но пачке "Беломор", - ленинградские, с фабрики Урицкого.

- Спасибо. Я только что бросил.

- А-а, тогда я один закурю, - смущенно пробормотал Птахин и, когда справился с собой, щурясь от дыма, как мог небрежней полюбопытствовал: