Марина Цветаева. Жизнь и творчество
Марина Цветаева. Жизнь и творчество читать книгу онлайн
Новая книга Анны Саакянц рассказывает о личности и судьбе поэта. Эта работа не жизнеописание М. Цветаевой в чистом виде и не литературоведческая монография, хотя вбирает в себя и то и другое. Уникальные необнародованные ранее материалы, значительная часть которых получена автором от дочери Цветаевой — Ариадны Эфрон, — позволяет сделать новые открытия в творчестве великого русского поэта.
Книга является приложением к семитомному собранию сочинений М. Цветаевой.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Продолжают идти своим чередом дни. По-прежнему дружит Марина Ивановна с Т. Ф. Шлёцер, посещает квартиру Скрябина; в тетради сохранилась январская (по старому стилю) запись о том, как она слушала там музыку Скрябина в исполнении Чаброва…
Алексей Александрович Подгаецкий-Чабров — актер и блистательный музыкант — был для нее фигурой оригинальной и привлекательной. К нему обращено стихотворение "Не ревновать и не клясть…" с поразительными строками:
"Чабров — мой приятель, — писала Цветаева Эренбургу в марте, — умный, острый, впивающийся в комический бок вещей… прекрасно понимающий стихи, очень причудливый, любящий всегда самое неожиданное и всегда до страсти! Друг покойного Скрябина… У него памятное лицо: глаза как дыры, голодные и горячие, но не тем (мужским) — бесовским? жаром; отливающий лоб и оскал островитянина…"
Образ, сходный с Михаилом Кузминым. Увиденный глазами поэта.
В 1916 году Цветаева обращала к Анне Ахматовой строки:
С одной лишь поправкой (юность была уже позади), эти слова — о самой Марине Ивановне. Ибо она всегда, внутренне — одна, отъединенная, пребывающая "в просторах души своей". И сейчас, когда ей особенно трудно, атмосфера этих "хоровых радуг" ее поэзии становится все трагичнее.
…Застыть, оцепенеть, замереть — не быть — вот страшное подспудное чувство, которым навеяны некоторые стихотворения этой предотъездной зимы-весны.
Чего: сна? летаргии? забытья? отрешения? — жаждет героиня, воспевающая и призывающая в свою душу… разочарование, в котором видит могучую силу:
Обращаясь к евангельскому рассказу об исцелении Христом дочери Иаира от сна (смерти?), Цветаева упрекает Христа в том, что он вернул девушку "в мир хлеба и лжи", поступил, "равнодушный, Противу закону Спешащей реки", вопреки собственной душе. Но юной дочери Иаира отныне уже никогда не избыть "вечности бессмертного загара" — печати бессмертия.
Но и еще дальше ведет поэта мысль: о вечном противостоянии существования и небытия, об их неизбывной любви-вражде: "На пушок девичий, нежный — Смерть серебряным загаром. Тайная любовь промежду Рукописью — и пожаром". Мысль о тяге всего сущего к себе противоположному: "Девственность базару хочет… Молодость — удару хочет!"
Противопоставляя во многих стихотворениях на разные лады быт и бытие, Цветаева неизменно приходит к своей краеугольной проблеме: к бытию поэтического духа, высшему его назначению.
Порыв в будущее; порыв к совершенству духа, к тому, чтобы все сбылось так, как оно должно быть, — вот что прочитывается за многими цветаевскими строками и, в частности, в одном из лучших стихотворений, в котором она, отождествляя себя с лирической героиней, пророчит свое будущее:
(Как давно — и как недавно — было сказано: "Моим стихам, как драгоценным винам, Настанет свой черед".)
Разрешение ехать к мужу Цветаева получила, и даже истекал первый срок визы (20 марта). В феврале, получив от Сергея Яковлевича письмо из Праги, Марина Ивановна с Алей составили трогательный список "драгоценностей за границу", то есть самых дорогих для души вещей, числом тринадцать, среди которых: "Карандашница с портретом Тучкова-IV" (воспоминания о юности, о юношеском стихотворении "Генералам двенадцатого года". — А.С.), "Чабровская чернильница с барабанщиком", "Сережин подстаканник", "Алин портрет", "Янтарное ожерелье", "Тарелка со львом" и т. д.
Книги, бумаги? "Багаж наш — сундучок с рукописями, чемодан, портплед, все — плюс еще плетеная корзина с "хозяйством"", — так вспоминала день отъезда Ариадна Сергеевна. Книги — и, вероятно, немало, — Марина Ивановна раздарила. Так, своих любимых романтиков — Беттину и Клеменса Брентано — она подарила Н. А. Нолле; они целы и сейчас.
Предотъездное состояние не препятствовало вдохновению. Скорее напротив, словно какая-то лихорадка: "надышаться перед смертью" — двигала поэтом. Стихи лились (Цветаева сказала бы: рвались) — прощальные и благодарные…
Из письма к Эренбургу от 24 февраля 1922 г.:
"Эти дни у меня под Вашим знаком, столько надо сказать Вам, что руки опускаются!
Или же — правая к перу! — Стихотворному, — ибо не одним пером пишешь письмо и стихи.
И весомость слов — иная.
Хочется сказать нелепость: стихотворное слово столь весомо, что уже не весит…
А многое из этого, что мне НАДО сказать Вам, уже переросло разговорную речь.
Не: пытаюсь писать Вам стихи, а: пытаюсь Вам стихов не писать. (Сейчас увидите, почему.)
Знаете, раньше было так: иногда — толчком в грудь: Свинья! Ни одного стиха человеку, который — человеку, которому… И внимательно (прослушав). — "Не могу. Не ясно". — И сразу забывала.
Стихи к Вам надо мной как сонм. Хочется иногда поднять обе руки и распростать дорогу лбу. — Стерегущий сонм. — И весьма разномастный. (Что э'то — птицы, я знаю, но не просто: орлы, сокола, ястреба, — пожалуй что из тех:
— Лютые птицы!)
И вот, денно и нощно, чаще всего с Алей рядом, поздними часами одна — переплеск этих сумасшедших крыльев над головой — целые бои! — ибо и та хочет, и та хочет, и та хочет, и ни одна дьяволица (птица!) не уступает и вместо одного стиха — три сразу (больше!!!) и ни одно не дописано. Чувство: СОВЛАДАТЬ!
Чтоб самоё не унесли!.."
В тетради — записи о весне, о сугробах. И лавина стихов с посвящением Эренбургу. Благодарность за его дружбу — действие.
…Сугробы под ногами и над головой. "Небо катило сугробы…" Сугробы России, — и — шире — старой жизни, с которой прощается цветаевская героиня во имя новой, иной, неведомой: "Не здесь, где связано, А там, где велено", "Не здесь, где скривлено, А там, где вправлено", "Не здесь, где спрошено, Там, где отвечено", "Не здесь, где взыскано, Там, где отпущено". Конечно — все в том же идеальном мире совершенного духа, — в небе поэта…
