Робеспьер

Кто же были эти тысячи новых арестантов и сотни новых жертв гильотины? Робеспьер, судорожно добиваясь проведения в жизнь прериальского закона, имел в виду прежде всего устранить «нескольких змей», сравнительно небольшое число крупных своих врагов, членов Конвента, которых он определенно знал как участников антиправительственного заговора. Однако в действительности ни один из этих деятелей не был не только казнен, но даже арестован. В действительности жестокий прериальский закон ударил не по тем, против кого он предназначался. Направляемый опытными и злыми руками в период дальнейшего вызревания и сложения антиробеспьеровского заговора, закон этот должен был подорвать популярность Неподкупного, ослабить его авторитет, заставить массы отвернуться от него. Жертвами этого закона, наряду с некоторым числом действительных спекулянтов, саботажников и мелких врагов республики, стали случайные, часто ни в чем не повинные люди: обыватели парижских предместий, уличные торговцы, недовольные своим положением бедняки. Посылая легионы подобных «заговорщиков» в руки палача, те, кто осуществлял эту операцию, как бы молчаливо указывали (парижскому народу: «Смотрите! Так хотел Неподкупный!..»

Среди дел, проведенных Революционным трибуналом в конце прериаля, особенно выделялось одно: дело «Красных рубашек».

В ночь с 3 на 4 прериаля (22–23 мая) патруль, проходивший по площади у театра Фавара, вдруг услыхал отчаянные крики. Крики неслись из дома № 4, где жил Колло д’Эрбуа. Бросились туда. На лестнице стоял Колло, бледный и покрытый потом; рядом валялись обломки сабли и клочья волос. Колло сообщил, что он только что вырвался из рукопашной схватки, причем в него были сделаны два пистолетных выстрела, ни один из которых не попал в цель. Убийца забаррикадировался в комнате и кричал, что будет стрелять в каждого, кто попытается войти. Слесарь Жефруа, не посмотрев на угрозы, открыл дверь и тут же упал, раненный в плечо. Преступника схватили. Он оказался человеком лет пятидесяти, но еще полным сил. Имя его было Амираль; он служил конторщиком при национальной лотерее. Его тут же допросили. Он не скрывал, что целью его было убийство, однако не Колло д’Эрбуа, а Робеспьера. С целью подловить Робеспьера он пришел накануне в Конвент и стал дожидаться своей жертвы. В Конвенте шли прения. Длинный доклад Барера усыпил преступника, а когда он проснулся, оказалось, что было поздно: Неподкупный ушел. Тогда с досады, что дело не удалось, Амираль решил убить кого-нибудь другого, и тут его выбор остановился на Колло, в одном доме с которым он жил.

В тот же день, около девяти часов вечера, на квартиру к Робеспьеру пришла молодая девушка, дочь торговца бумагой, назвавшая себя Сесилью Рено. Узнав, что Максимилиана нет дома, она стала бурно возмущаться и заявила, что общественное должностное лицо обязано принимать посетителей. Ее настойчивость, тон ее речей и все поведение показались подозрительными. Ер задержали и обыскали. Были обнаружены два ножа.

— Зачем она пришла к Робеспьеру?

— Посмотреть, как выглядит тиран.

— А какое употребление она намеревалась сделать из ножей, найденных при ней?

— Никакого.

Последний ее ответ, впрочем, противоречил всему остальному. Она не скрывала своей ненависти к республике, заявила, что одного короля предпочитает пятидесяти тысячам тиранов, и в заключение отметила, что заранее приготовилась к тому, что ее отправят в арестантский дом, а оттуда на гильотину.

Расследование дела арестованных преступников взял на себя Комитет общественной безопасности, состоявший в основном из врагов Неподкупного. Вместо того чтобы заняться разысканием действительных виновников, вложивших оружие в руки убийц, — а найти их было вовсе не трудно, и члены Комитета их хорошо знали, — делу было придано совершенно иное направление. Заметая следы и вместе с тем желая сделать Робеспьера ответственным за смерть массы людей, казненных во имя «тирана», усердные интриганы из Комитета решили превратить Сесиль Рено и Амираля в участников огромного «заговора», весьма далекого от истинных заговорщиков. С этой целью Комитет в первые же дни расследования провел десятки беспорядочных арестов, задерживая случайных людей по чисто внешним признакам. Были арестованы прежде всего отец и три брата преступницы; двое из них, служившие в армии, были специально с этой целью вызваны в Париж. Затем арестовали школьного учителя Кардинала за то, что он оскорбительно отозвался о Робеспьере; некоего Пэна д’Авуана — за то, что в начале прериаля он обедал с Амиралем; госпожу Ламартиньер, любовницу Амираля; некоего Порбефа — за то, что, когда он узнал об аресте убийцы, у него вырвалось восклицание: «Очень жаль!»; госпожу Лемуан — за то, что Порбеф говорил в ее присутствии.

Но этого было мало. «Заговору» нужно было придать иностранную окраску и связать его с «бывшими». Тут вспомнили вдруг пресловутого барона Батца и его друзей. И хотя не имелось абсолютно никаких материалов, которые указывали бы на связь дела Амираля и Сесили Рено с этим неуловимым авантюристом, тем не менее их решили объединить.

В те времена, когда барон Батц еще пребывал в Париже, он держал в целях маскировки несколько квартир одновременно. Между прочим, он проживал на улице Гельвеция у некоего Русселя. Об этом узнали. Руссель, привлеченный к допросу, рассказал, что он познакомился с Батцем у актрисы Гран-Мезон, владевшей загородным домом в Шарроне, где встречались обычно сообщники Батца. Гран-Мезон была тотчас же включена в список «заговорщиков». Вместе с ней привлекли нескольких бывших аристократов: Лаваля де Монморанси, принца Рогана-Рошфора, графа де Понса, виконта де Буассанкура, отца и сына Сомбрейлей, графа Флера и других.

К этому же делу, из особых видов, притянули и семейство Сент-Амарант, арестованное еще 10 жерминаля по совершенно другому обвинению.

Госпожа Сент-Амарант до революции держала заведение, в котором ее высокопоставленные посетители развлекались карточной игрой и другими более легкомысленными утехами. Своего ремесла почтенная дама не оставила и в дальнейшем; менялись только ее клиенты. Сначала это были Мирабо и его друзья, затем жирондисты, наконец позднее самыми желанными завсегдатаями снимаемых ею на улице Пале-Рояль салонов сделались Дантон, Шабо и Эро де Сешель. Дочь госпожи Сент-Амарант была замужем за неким Сартином, сыном бывшего полицейского поручика; своими взглядами и образом жизни молодая Сент-Амарант ни в чем не уступала матери. Долгое время эта семья, как и ее заведение, казались неуязвимыми, ибо им всегда покровительствовал кто-либо из власть имущих. Но затем, когда в первые дни жерминаля меч закона повис над лидерами «снисходительных», Сен-Жюст обратил внимание на это гнездо разврата; именно по его инициативе тогда же мать, дочь и зять были арестованы и заключены в тюрьму. Теперь вдруг члены Комитета общественной безопасности о них вспомнили. И по какому поводу? По той простой причине, что привлечением к делу Сесили Рено обеих Сент-Амарант можно было придать всему делу особый специфический оттенок. Кем-то из врагов робеспьеристов была пущена в ход басня, будто бы Сен-Жюст ополчился против Сент-Амарант потому, что младшая из них отказалась стать его любовницей (!). Одновременно утверждали, что сам Неподкупный проводил ночи в притоне госпожи Сент-Амарант, где напивался и выбалтывал государственные тайны (!!). Более гнусную и несуразную клевету, которая не имела и тени правдоподобия, состряпать было трудно. И, однако, хотя никто не мог ей верить, хотя она с легкостью опровергалась фактами, ее охотно передавали из уст в уста, передавали шепотом, оглядываясь и грязно хихикая. Вполне понятно, что при таких обстоятельствах привлечение семьи Сент-Амарант придавало всему делу некоторую пикантность, бросавшую тень на видных робеспьеристов. «Осуждением и казнью этих людей, — шептали клеветники, — Робеспьер и Сен-Жюст хотят спрятать концы в воду и уничтожить следы своих ночных похождений…»

Бросалось, наконец, в глаза, что, кроме всех поименованных лиц, к делу были привлечены бедняки, люди из простонародья, зарабатывавшие горьким трудом крохи на жизнь. К числу их относилась, например, семнадцатилетняя портниха Николь, жившая на чердаке и не имевшая другого имущества, кроме груды лохмотьев, на которых она спала. В чем состояла ее вина? Неизвестно. Ее упрекали единственно в том, что она носила пищу к Гран-Мезон.