Склонен к побегу

Я начал писать свою книгу, когда после короткого периода сбора грибов в лесу и продажи их на рынке, я снова поступил на работу грузчиком.

Я купил пачку тонкой бумаги и начал записывать свои мысли вразброд. Мысли и воспоминания возникали у меня по разным причинам, но чаще всего являлись реакцией на газетные материалы и повседневную жизнь. Позднее, когда я купил себе подержанный радиоприемник, у меня стали возникать разные воспоминания в связи с выступлениями радиокомментаторов Западных радиостанций. Иногда мысли возникали на ходу, в кино или в магазине, и если я их сразу же не записывал, то по возвращении домой слова терялись, смысл того, что я собирался записать, блёк. Когда пишешь по вдохновению, то проза — как поэзия. Всякую ценную появившуюся мысль надо фиксировать на бумагу в тот же миг, как она появилась, иначе она улетит или трансформируется под влиянием внешних факторов.

Впоследствии мой метод в том и состоял, что когда я вспоминал то один, то другой случай из моей биографии или же в моей голове вдруг возникал стройный вывод или лаконичная формулировка, я тут же их записывал. Конечно, часто я садился за стол с ручкой и бумагой, что бы работать над своей книгой. Однако в большинстве случаев эта работа не заключалась в написании хронологического или логического повествования. Я спрашивал себя, что сегодня мне лучше описывать? И в зависимости от настроения, от темы бесед с другими людьми, предшествовавшими моей сегодняшней литературной работе, и ряда других мелких, почти неуловимых факторов, я принимался писать одну из глав моей будущей книги, иногда даже — начиная ее с середины. Когда большинство главных событий, которые я намеревался включить в свою книгу, таким образом оказывались записаны, я давал им подзаголовки, а под ними указывал краткое содержание отрывка.

Не мудрствуя: особенно, я решил составить свою книгу из частей соответствующих главным этапам моей жизни. Сюда входили две попытки побега, тюрьма и теперешнее мое житье — ни тюрьма, ни свобода, которую поэтому я назвал «Свобода общего режима». Мне показалось что для читателей будет интересна также моя биография. Для биографии пригодились все материалы о том, как я стал воинствующим антикоммунистом и она выделилась также в отдельную главу книги.

Что касается первой и второй попыток побега за границу, то о них я записывал лишь ограниченные воспоминания, часто даже умышленно искаженные.

За все время пребывания в тюрьме я не дал никаких показаний относительно методов и средств выполнения первой и второй попыток побега, и теперь я предусматривал ту вероятность, что внезапный обыск может привести к захвату моей рукописи. Я не хотел подвергать риску эту самую главную мою тайну. Я так и писал в книге: «До поры до времени я не могу этих подробностей доверить даже бумаге».

Другие разделы книги ежедневно дополнялись.

Бывало, какой-то особенный ракурс видения из окна трамвая или неожиданно пахнувший аромат цветов вдруг поднимал из-под сознания целый пласт, как ранее казалось, навеки пропавших воспоминаний. Я быстро вытаскивал из кармана бумагу и где бы я ни был, чтобы ни делал, — прекращал делать — и сразу записывал. Такие воспоминания — как сон. Сразу не запишешь, — через минуту уже не вспомнишь.

Также я делал и на работе. Правда, на работе я старался записывать без свидетелей, иначе подумают — записываю их махинации — для прокурора. Разве они могли когда-нибудь подумать, что я пишу книгу?

Дома я переписывал с клочков бумаги на небольшие листы, добавлял, редактировал… и непременно каждый отрывок снабжал заглавием, а под ним — кратким содержанием. Когда папка, содержащая главы моей будущей книги, достаточно распухла, я нарезал маленькие кусочки бумаги (как игральные карты) и переписал на них заглавия всех моих отрывков. На обороте каждой бумажки я вписал краткое содержание отрывка. Этот метод компоновки книги я придумал еще в спецбольнице. Я хотел еще большего: воспользоваться для компоновки книги компьютером. Но пока такой возможности у меня не было. Я просто выложил сделанные мною карточки на стол и начал составлять своеобразный пасьянс. При этом я заботился о том, чтобы книга получилась интересной и даже по возможности увлекательной, чтобы была соблюдена хронология событий и одно действие логически вытекало бы из другого. Мне также хотелось добиться того, чтобы некоторые моменты, которые я считал главными, не навязчиво повторялись бы в разных главах книги. Это должно было акцентировать внимание читателя.

Во время разложения «пасьянса» оказалось, что некоторые материалы логичнее изъять из одних частей книги и переложить в другие. А часть материалов, содержащих отвлеченные идеи или рассуждения, показались мне чужеродными для всех частей книги. Я включил их в одну часть, под названием «Размышления советского политзаключенного», где эти материалы оказались на своем месте.

Разложив «пасьянс», я некоторое время присматривался к нему и совершенствовал его. А потом — утвердил.

Следующий этап моей работы над книгой можно назвать менее творческим. Пользуясь созданной схемой частей, я дописывал «соединительную ткань», т. е. делал плавные и приятные в литературном отношении переходы между отдельными отрывками, чтобы придать им вид единого целого. Поскольку при этом я уже не испытывал творческого вдохновения, то эта «соединительная ткань» нередко получалась серой и скучной. В какой-то степени улучшить ее я намеревался впоследствии при редактировании.

Только переписав с исчерканных листков со множеством сносок на чистые листы, можно было охватить взглядом всю рукопись целиком. И вот тогда начиналась редакторская работа. Я, как лоцман, в знакомых, но опасных для плавания судов морях, расставлял и ярко зажигал маяки и створные знаки. Маяками я называю отступления, схемы, рисунки, заголовки отдельных глав и цитаты, которые подчеркивают, углубляют и разъясняют цель написания моей книги. Створные знаки — это повторения, которые служат тому же.

Но я не могу сказать, когда эта редакторская работа кончилась. Воспоминания возникали почти ежедневно. И я вносил изменения и дополнения тоже почти ежедневно.

Завадский якобы сидел за то, что у него дома нашли незаконченную рукопись. Если бы нашли у меня рукопись — сомнений насчет концлагеря не было никаких. Поэтому надо было не только прятать рукопись всякий раз, когда я выходил из комнаты (даже в туалет), но и вообще не давать повода для подозрений у других людей. Я вполне допускал, что кто-нибудь из моих многочисленных соседей имел задание КГБ следить за мной. Поэтому я всегда закрывался на ключ в своей комнате, а рядом с ключом втыкал ватку, чтобы никто не мог подглядеть в мою комнату, когда я писал. Я хотел, чтобы соседям даже в голову не пришло, что я — вообще грамотный, а не то что писатель!

Я пришил к внутренней стороне матраца матерчатый карман и каждый раз, уходя на работу, прятал рукопись в этот карман. Я не исключал того, что в мое отсутствие в комнату могли войти и сделать поверхностный обыск.

При мне никто из соседей в комнату не заходил. Я их всех держал на расстоянии. Исключение составляла лишь маленькая 3-хлетняя девочка, которая иногда забегала ко мне. Да она еще не способна была анализировать мое поведение.

Глава 54. Теплоход «Карелия»

До 1961 года я работал простым инженером и жил впроголодь, от получки до получки, мысленно подгоняя время, подгоняя саму отмеренную и ограниченную мою жизнь, которую без денег и жизнью-то не назовешь. Теперь, работая уже не инженером, а грузчиком, я тем не менее был сыт и даже копил деньги. Таков уродливый советский образ жизни! Однако, я по прежнему жил урывками, но уже не от получки до получки, а от лета до лета. Даже свое 50-летие, в 1978 году я никак не отметил. Мои старые друзья знакомство с антисоветчиком прекратили, а новых я не завел. Даже с друзьями по концлагерю, когда я встречался с ними раз в год, я не делился своими планами на будущее. Тайна, которую знают два человека, — уже не тайна.