Горячие точки

Куплю.

С генералом Николаевым и влетаю в историю буквально через неделю. Оказалась возможность позвонить из штаба объединенной группировки войск домой, а мне радостную новость: звонил Юрий Александрович Виноградов, президент Международной ассоциации писателей баталистов и маринистов, хотел пригласить на вечер, где он будет вручать медаль К. Симонова генералу... А. Николаеву. Узнав же, что я как раз «агитирую» за него на Дальнем Востоке, обрадовался:

– Я ему при вручении и скажу, что мой первый вице-президент с группой ведет сейчас агитационную компанию за него. Как все к месту!

Представляю лицо генерала, ни сном ни духом не ведающего, что кто-то где-то прикрывается его именем...

Успеваю поймать по телефону Виноградова, умоляю молчать о моей персоне.

Только слух уже пошел среди знакомых о моем «агит-шоу», и когда на аэродроме в Моздоке я случайно столкнулся с корреспондентами своего бывшего журнала «Советский воин», у тех от удивления глаза полезли на лоб:

– Вы здесь? А нам на редколлегии сказали: все, Иванов тоже сломался, за три тысячи «баксов» полетел на Дальний Восток протаскивать какого-то «быка» в Госдуму.

А я за пятьдесят пять рублей командировочных мотался по Чечне, вслед за войсками подбираясь все ближе и ближе к местам, где меня взяли в плен. Писал про восстановленные мосты, про сев озимых, начало занятий в школах, об обнаруженных зинданах, горящих нефтяных скважинах, освобождении из плена людей. И добрался-таки до той самой дороги, где три года назад была остановлена наша «Нива». Вышел на нее из автомобиля один, специально без оружия. Прошелся по трассе. Вот теперь точно – все! Точка. И сказал себе: мы должны добираться до тех мест, которые когда-то наметили в своей жизни. Мы ли не русские офицеры, черт возьми!

Вместе со сдержанным удовлетворением получил и бессонницу. Прошедшее оказалось слишком памятно и близко, оно никуда не исчезало, и потребовалось лишь малое напоминание, чтобы все всколыхнулось, пустило волны. Ложусь спать, закрываю глаза – и сразу ямы, ямы, ямы. И нет никакой уверенности, что мне удастся из них когда-либо выбраться. Удивился: почему нет согласованности между нервами и душой?..

При первой оказии приехал в здание налоговой полиции Моздока, куда меня привозили сразу после освобождения. Лариса, секретарша, вспомнила меня сразу, лишь я изобразил бороду и худобу. Как и прошлый раз засуетилась с чаем.

Начальник отдела Петр Ильич Цараков перешел служить в МВД, стал заместителем начальника городской милиции, но примчался сразу, лишь вышли на его мобильник. Распорядился, где будем ужинать. Познакомил с братом, родными.

Увиделись и с Бауди, проводником – он сам разыскал меня во Временной администрации Чеченской республики. Привез домой, усадил за стол, и первый тост мы подняли за Евгения Расходчикова и Геннадия Нисифорова. Геннадий к этому времени перешел на службу в органы юстиции, стал генералом. Не обошла офицерская звезда и Евгения Расходчикова, который возглавил Управление физической защиты налоговой полиции и на его плечи также легли генеральские погоны. После моего возвращения из этой второй чеченской командировки он будет назначен старшим группы по воссозданию налоговой полиции Чечни и тоже уедет в наши «родные» края.

– Возьми меня с собой, – попытался напроситься я в его группу.

– Понимаешь, мне там работать нужно будет, а не заниматься тобой, – отшутится Женя. – Ты вышел из доверия. Давай лучше ошибки исправим.

Он шел с документом в корректорскую группу к Елене Павловне Шастиной, в буквальном смысле вычищающей в документах наши грамматические и стилистические неточности. Только и она ведь бессильна удержать нас от ошибок, которые мы допускаем в жизни. Да и не подпадают зачастую наши поступки под четкие правила, а в русском языке достаточно много исключений... К тому же на пятилетний юбилей освобождения Евгений подарит мне каску, намекая: не суй свою голову куда не следует. А уж если лезешь – то береги ее.

Но мы сделали вдвоем с Владимиром Гондусовым «Чечню свободную». Сами собирали материалы, сами писали их, редактировали, набирали на компьютере, макетировали, везли дискеты в Минеральные Воды в типографию. Привозили номер и сами распространяли его по освобожденным районам. Тираж – двадцать тысяч, периодичность – два раза в неделю. Вот тут воистину белке в колесе позавидовать можно было. Как постоянно подчеркивал редактор, среди войны, беженцев, недоверия мы должны были делать газету с добрыми вестями и хроникой возрождения. Это мне-то – вместо мщения...

Тайно в душе надеялся на встречу с кем-либо из своих конвоиров. И ловил себя на мысли: попадись Хозяин, Чика, Литератор или даже Боксер – постарался бы в чем-то помочь. Извечная русская жалость к противнику? Или воистину доброе – даже в мелочах – помнится ярче?

Не встретились.

Зато мы сделали газету. Для тех чеченцев, кто хотел остаться с Россией – про них очень мало писала наша пресса, журналисты норовили отметиться интервью с боевиками. Там, в Чечне, узнал дополнительные подробности своего освобождения. Моими поисками активно занимался Рамзан (фамилию его лишний раз не стану афишировать, да и суть не в ней). Боевики не простили ему заботы о русском офицере, но, не имея возможности достать его самого, пошли на гнусность – захватили в заложники его отца.

Около двух лет сельский кузнец провел в кандалах в подземных ямах. И снова Рамзан, рискуя собой, приехал из Москвы в Чечню на поиски отца. И нашел, и освободил его. И помогали ему теперь уже наши офицеры. И слушал я рассказы о том, как замуровывали дудаевцы чеченских милиционеров в стены за то, что те носили российскую форму. Как учителя заставляли ходить в школу и в 12-й, и в 13-й класс своих выпускников – лишь бы те не ушли в банды. Об этой, «нашей» Чечне мы знали совсем мало, поэтому возвращался я домой «с Дальнего Востока» на необычайном душевном подъеме. К тому же, как бы то ни было, меня в плену унизили полным бесправием, и вот теперь я вернул еще и должок. И что принципиально важно – снова без оружия.

...Петр Ильич Цараков подарил на память кавказский кинжал, и жена, увидев меня, бородатого, с ним, воскликнула: – Ты как чеченец.

Я засмеялся, и она, мгновенно поняв все, заплакала. Только все равно по сравнению с предыдущим возвращением это были другие слезы.

А вернувшийся из командировки Е. Расходчиков привез все же весточку об одном из моих «крестников». При попытке прорыва через блок-пост омских омоновцев был расстрелян в своей автомашине Рамзан Багулов – «Непримиримый». Вечером я наполнил рюмку, но так и не определился, за что мне ее поднять: за смерть или упокой. В конечном итоге выпил за здоровье и счастье всех близких мне людей...

Петр ИЛЮШКИН

ТЕНЬ ЗЮЛЬФАГАРА. Рассказ

Майор плакал. И не просто плакал, а беззвучно рыдал, крепко сжимая широкими ладонями седую, коротко остриженную голову. Он сидел на старом ковре, по-туркменски скрестив ноги, и мерно раскачивался. Гримаса страшной боли не сходила с его лица, а по белесым от двухдневной щетины щекам беспрерывно текли слезы.

Соленая влага оставляла дорожки на огрубевшей, продубленной всеми ветрами коже лица и тяжелыми каплями срывалась вниз. Мягкий ворс тактично впитывал шумы, способные помешать безмятежному сну семьи майора: жены и маленького сынишки. Порою слышались звучно-звенящие шлепки прямого попадания капель в две пиалы с затейливым восточным орнаментом, наполненные горючей водочной жидкостью. Одну пиалушку прикрывала блестящая шестиугольная металлическая звездочка с заточенными словно у бритвы краями. Это был сякен – знаменитое оружие полумистических японских «ночных демонов» – ниндзя.

Михаил не был ни сентиментальным меланхоликом, готовым пустить слезу по первому зову души, ни тем более алкоголиком. Но вот уже пятый год в середине августа он уходил в сильнейший недельный запой. Впрочем, на его службе это практически не отражалось и потому командованием не замечалось. Тем более что пил он только ночами, опустошая за несколько бессонных тягучих часов ровно по две бутылки водки.