Течёт моя Волга

Итак, восемнадцатилетний Михаил Барышников, будучи еще в стенах хореографического училища, стал обладателем золотой медали Международного конкурса артистов балета в Варне. Спустя три сезона, проведенных на сцене Кировского театра, получив на одном из спектаклей тяжелейшую травму, юный танцовщик наперекор всем, не долечившись до конца, поехал на Международный конкурс в Москву и снова завоевал золотую медаль, подтвердив репутацию незаурядного артиста с большим будущим. Несмотря на невысокий рост (1 м 63 см), его подтянутая фигура — гармоничная, не без утонченности — казалась на сцене легче, элегантней, стройней. Главным же качеством была виртуозная техника. «Классический танец Барышникова, — считал известный русский хореограф Леонид Якобсон, учитель и наставник Миши в театре, — почти беспределен в своих возможностях, физических и выразительных. Технических трудностей для него не существует. Он одинаково свободно говорит на любом танцевальном языке, будь то пластический речитатив или каскад самых виртуозных па. Он взял у школы все, что она могла ему дать. Он не школяр, не ученик, но мастер, владеющий всеми ее секретами и потому свободный от узкопрофессиональных оков. При законченности, совершенстве танцевальной формы, в самых мимолетных проходных положениях зафиксированной, он внутренне подвижен. Барышников в равной мере блестящий концертный исполнитель, ошеломляющий публику в сольных вариациях, и танцовщик спектакля, создавший художественный образ, со своим отношением и к наследию, и к современности, артист размышляющий, беспокойный, ищущий, как сказать танцем то, что хочешь сказать. Танец для него — призвание, наслаждение, страсть»…

В театре Барышников танцевал юношу в балете «Горянка», принца Дезире в «Спящей красавице», исполнял главные партии, если не ошибаюсь, в балетах «Блудный сын», «Сотворение мира» и, по-моему, в «Гамлете». Покойный солист балета Большого театра Марис Лиепа говорил мне, что Барышников «выглядел ярко и самобытно» еще в партии графа Альберта в «Жизели».

Кстати, Марис дал мне и короткий абрис беглеца:

«Барышников не выносил сентиментальной архаики, элементарными эмоциями не воспламенялся, был индивидуалистом и не очень-то это скрывал. Потому академическая компания не стала для него, да и не могла стать родным домом. Он ведь томился в театре, не располагая ролями нужного ему характера. Его мало занимали в спектаклях, приходилось простаивать. Вполне допускаю, что вынужденное безделие и подтолкнуло его на импульсивное решение остаться за океаном».

Поначалу было очень много грустных и одиноких минут, о которых Барышников не хочет вспоминать: «Я никогда не смогу говорить об этом открыто».

Балетный мир позаботился о нем — были получены приглашения из Италии, Франции, Германии, Австралии. Но он выбрал США, подписав контракт с Американским театром балета.

Оставшись на Западе, Барышников шел на огромный творческий риск. Он скажет впоследствии о США, что это одновременно «замечательное и жестокое место для становления, где все надо решать самому». «В начале новой жизни инстинкт самосохранения делал меня агрессивным. Только преодолев это, я начал сближаться с людьми, с которыми хотел работать».

Сомнения в правильности выбора все же терзали его. По крайней мере, Нуриев в кругу русских эмигрантов и друзей говорил, что Миша «подумывал о возвращении домой». Как бы то ни было, как писала лондонская «Санди таймс», Барышников все же сумел удержаться от соблазна вернуться на родину и вскоре «взмыл в сверкающий великолепием мир американского классического балета». Он стал «лакомым кусочком», и балерины отчаянно соперничали друг с другом, добиваясь того, чтобы иметь партнером именно Барышникова и никого другого.

Будучи на гастролях в США, я сумела выкроить время, чтобы взглянуть на выступления труппы «Америкэн балле тиетр». Барышников танцевал с Макаровой, вызвал шквал оваций и бурю восторга в публике. Я увидела перед собой артиста как бы в новом качестве: он давал классическому танцу словно второе дыхание, возвышал его содержание, дух романтизма, простоту красоты.

Рудольф Нуриев добился поистине сказочного успеха на мировой сцене, взяв за основу творчества достижения трех столпов русской культуры — Чайковский, Прокофьев, Стравинский. Он так и говорил: «Все хореографы и танцовщики каждое утро должны им молиться. Эта триада, как троица: Бог-отец, сын и дух святой». Барышников оказался более прозорливым: поставил танец на службу современности, независимо от его принадлежности. В поиске нового он перепробовал всех ведущих американских хореографов. Балет Туайлы Тарш «От пробы к делу» был создан специально для него уже в 1976 году и стал первым серьезным успехом Барышникова в современном танце. Артист пошел и дальше этим путем, доказывая, что ему доступно все: и танцевать в легком стиле Джина Келли, и выдерживать жесточайшие репетиции, необходимые для создания сложных балетов Марты Грэхем, и органично вписываться в неоклассические постановки выходца из России Джорджа Баланчина. Этот поиск логически привел его в кино — к съемкам в фильмах «Поворотный пункт» и «Белые ночи», а потом и в драматический театр — к роли Грегора в инсценировке «Превращения» Кафки.

— Я распрощался с классическими и романтическими ролями, — признавался Барышников. — Для меня это пройденный этап. Современный танец по сути своей очень демократичный. В техническом отношении он не связан с большими трудностями. Трудность заключается в том, чтобы найти соответствующую хореографию.

Теперь Барышников редко ходит на классические балетные спектакли. Похоже, он к ним относится как человек, который ушел далеко вперед и уже не имеет сил ни желания разбираться со своим прошлым.

Танцовщик проработал в «Нью-Йорк сити балле» всего 15 месяцев, когда ему сделали предложение превратиться из балетной звезды в менеджера-звезду. Перед таким соблазном он не устоял: в 1980 году стал директором «Америкэн балле тиетр» и оставался на этом посту девять лет. За годы работы в театре балета Барышников внес значительный вклад в обновление и накопление репертуара, сохранив восприимчивость коллектива к современным течениям. «Пусть меня порой упрекают в эклектизме, — говорит артист, — но я все же считаю, что такая открытость всему новому идет на пользу нашим танцовщикам, ибо они получают в свое распоряжение широчайшую палитру стилей». Барышников отказался от ежегодного директорского жалованья в 400 тысяч долларов, получая вместо этого символический доллар. Зато ему щедро платили за выступления и постановки.

Надо признать, что многие из артистов относились к нему с неприязнью, считая его «бездушным администратором», «свирепым дьяволом» в проведении избранной им политики. «Иногда я делаю неправильный выбор, но это моя жизнь, и я хочу сам отвечать за свои решения, а не слушать, что скажут критики, среди которых немало высокомерных, любящих бесконечно разбирать принципы твоей работы и вмешиваться нравоучениями, советами и наставлениями в мою жизнь… Меня не интересует, что обо мне думают или говорят, и я счастлив, что достиг такого состояния…»

Джелси Кэрленд, бывшая партнерша Барышникова, одно время безумно любившая его, весьма критически отозвалась о нем в своей книге «Танцуя на собственный могиле», вышедшей в 1986 году. Она считает Мишу «чересчур требовательным, не терпящим возражений» человеком. «Люди говорят, что меня боятся, и я знаю, это правда, — заявил артист корреспонденту английской газеты «Дейли мейл». — Я человек настроения, впадаю в депрессии — порой не хочу никого видеть. Часто — и себя самого. Время слишком дорого, чтобы общаться с людьми, к которым не лежит душа… Наверное, я слишком груб. В общении я могу быть и не очень приятным, но это единственный способ оберегать свою независимость, достоинство. Люди при этом не так стремятся войти с тобой в контакт, и меня лично это устраивает. Я и так большую часть времени нахожусь в разладе с собой. Когда начинаешь строить новые планы, обо всем другом забываешь начисто. Чувствую, что многим со мной неудобно. Мне очень нужно одиночество, но все равно, люблю быть с людьми, к которым неравнодушен».