Воспоминания

Поэтому 2 апреля мы снова отправились в Каринхалль. Сначала Геринг многословно рассуждал на все мыслимые темы, но в конце-концов заявил о совей поддержке нашего плана создать специально плановое управление в аппарате, обслуживающем четырехлетний план.

Наш совместный демарш произвел на Геринга впечатление, и он почти робко спросил: «Вы не могли бы взять третьим моего Кернера? А то он расстроится, что его вроде бы оттирают» (18).

«Центральное планирование» очень скоро стало одним из важнейших учреждений нашей военной экономики. Собственно говоря, трудно было понять, почему подобный межведомственный орган, координирующий отдельные программы и следящий за соблюдением приоритетов, не был создан уже давно. До 1939 г. Геринг вроде бы лично заботился об этом, а позднее не было просто никого, кто авторитетно мог бы отвечать за становящиеся все более сложными и ответственными проблемы и восполнить несостоятельность Геринга (19). Хотя директива Геринга о «Центральном планировании» предусматривала, что он может единолично принять любое решение, если посчитает необходимым. Но, как я и предполагал, он никогда не вспоминал об этом, а у нас не было причин, когда-либо беспокоить его (20).

Заседания «Центрального планирования» проходили в большом зале моего министерства. Они были бесконечными, с тьмой участников. Министры и статс-секретари появлялись лично. При поддержке своих подчиненных они вели, подчас драматическую, борьбу за свою долю сырья. Проблема этой работы заключалась в том, чтобы дать гражданскому сектору экономики как можно меньше, но все же столько, чтобы производство вооружений не пострадало из-за сбоев в других отраслях или вследствие недостаточного снабжения населения (21).

Сам я прилагал усилия к тому, чтобы добиться резкого сокращения производства потребительских товаров, тем более, что в начале 1942 г. легкая промышленность производила всего на три процента меньше, чем в мирное время. В 1942 г. ее удалось потеснить в пользу военной продукции, но всего на двенадцать процентов (22). Потому как уже тремя месяцами позднее Гитлер уже сожалел о своем решении о «переструктурировке производства в интересах промышленности вооружений» и постановил 28-29 июня 1942 г., что следует «возобновить выпуск продукции для общего снабжения населения». Я протестовал, приводя в качестве аргумента соображение, что «такая установка побудит к новому сопротивлению против нынешней линии всех тех, кто до сих пор хотя и с неудовольствием, но все же придерживался приоритета производства вооружения» (23). Я недвусмысленно имел в виду партфункционеров. Мои возражения остались без ответа.

Снова мое стремление ввести тотальную военную экономику разбилось о нерешительность Гитлера.

Для наращивания вооружений были нужны не только рабочие и больше стандартной, нелигированной стали; железнодорожное сообщение также должно было отвечать повышенным требованиям, хотя оно не вполне еще оправилось от катастрофы, пережитой зимой в России. Хвост необработанных составов упирался в территорию Рейха. Доставка важнейшей военной продукции шла с невыносимой медлительностью.

5 марта 1942 г. Юлиус Дорпмюллер, наш министр путей сообщения, очень живой, несмотря на свои 73 года, господин, поехал вместе со мной в ставку, чтобы доложить Гитлеру транспортные проблемы. Я разъяснил Гитлеру катастрофическое положение на транспорте, но так как Дорпмюллер поддержал меня лишь отчасти, Гитлер, как и всегда, предпочел более оптимистическую оценку ситуации. Он отложил решение, заметив, что «последствия, вероятно, не будут столь уж тяжелыми, как это представляется Шпееру».

Через две недели он согласился с моей настоятельной просьбой назначить в качестве преемника 65-летнего статс-секретаря министерства путей сообщения одного молодого чиновника. Но Дорпмюллер придерживался категорически иного мнения: «Мой заместитель слишком стар?», — переспросил он, когда я сообщил ему о решении. Он же молодой человек. Когда я в 1922 г. возглавлял одну из дирекций рейхсбана, он как раз начинал в должности советника рейхсбана". Ему как-то удалось замять этот кадровый вопрос. Через два месяца, однако, 21 мая 1942 г., Дорпмюллер вынужден был сделать мне следующее заявление: «На немецкой территории рейхсбан располагает столь незначительным количеством вагонов и паровозов, что он не может более нести ответственность за транспортировку даже самых срочных грузов». Подобная характеристика положения Дорпмюллером, — зафиксировала наша ведомственная хроника, -"равносильно объявлению рейхсбаном банкротства". В тот же день Имперский министр путей сообщения предложил мне пост диктатора на транспорте, но я отклонил это предложение (24).

Еще через два дня я представлял Гитлеру молодого советника рейхсбана д-ра Ганценмюллера. Он сумел зимой привести в порядок развалившееся железнодорожное сообщение на обширной части территории России, от Минска до Смоленска. На Гитлера он произвел благоприятное впечатление: «Этот человек мне понравился. Тотчас же назначаю его статс-секретарем». На мою реплику о том, не стоило бы сначала переговорить об этом с Дорпмюллером, он воскликнул: «Ни в коем случае! Я просто вызову Вас, Шпеер, с Вашим молодцем в ставку. А затем, независимо от этого, должен приехать и Имперский министр путей сообщения.»

По распоряжению Гитлера оба путейца были размещены в ставке по различным баракам, так что д-р Ганценмюллер вошел в кабинет Гитлера один, без министра, ничего не подозревая. Рассуждения Гитлера были занесены в тот же день в протокол: «Проблема транспорта — одна из самых ключевых, поэтому она должна быть решена. Всю свою жизнь, а более всего прошлой зимой, я сталкивался с коренными вопросами, для которых должно было быть найдено решение. От так называемых специалистов, от людей, собственно, призванных осуществлять руководство, я все время слышал: 'Это невозможно, так не получится'. Этим я не могу довольствоваться. Существуют проблемы, которые непременно должны быть решены. Там, где настоящие вожди, они всегда решались и будут решаться! Этого не добиться вежливыми приемами. Но мне нет дела до вежливости, точно так же, как мне безразлично, что скажут потомки о тех методах, к которым я вынужден прибегнуть. Для меня существует только один вопрос, который должен быть решен: мы должны выиграть войну или Германия понесется на всех парах навстречу своей гибели.»