Летные дневники. часть 2

Это хорошо тому рассуждать, у кого отдельная квартира с отдельной спальней. А у кого коммуналка или общага, малые дети носятся?

Те времена, когда летчиков называли сталинскими соколами, давно миновали. Тогда их уважали больше, чем теперь, летали они, в основном, днем, а ночами спали в благоустроенных квартирах.

Сейчас нас слишком много расплодилось. Профессия наша становится массовой, а работа… что ж, у многих теперь работа требует предварительного отдыха. Вон и в газетах пишут, как влияет на производительность труда утренняя нервотрепка в троллейбусе. Подсчитаны и убытки.

А мы — что ж, мы очень здоровые, специально отобранные, тренированные люди. Мы выдержим. Нам за это большие деньги платят. Вот на них-то нам и надо строить себе отдельные кооперативные квартиры, чтобы спокойно отдыхать, да машины, чтобы, значит, не нервничать перед вылетом в троллейбусе.

Наша летная медицина… Она призвана следить за здоровьем летного состава, индивидуально подходить к каждому, знать всех, бороться за нас, чтобы конечный результат работы соответствовал девизу: сохранить здоровье летчика — сохранить миллионы государству!

Это теоретически. А практически — синекура.

Врач летного отряда. Посторонний человек, которого никогда нет на месте. Я не знаю случая, чтобы врач дрался с начальством за пилота. Врач себе молчит, летом регулярно отдыхает на курорте, по путевке; а пилоту предлагают: зимой — Теберду, горный курорт, на 12 дней. Это реалии.

Как мы проходим годовую комиссию, это тема отдельного разговора. Роли здесь распределены четко, и все расставлено по местам.

Летчики — просители. Они трясутся. Они вытерпят все, лишь бы допустили летать.

Врачи — господа. Мэтры. Они могут раздеть человека и уйти на сорок минут гулять. Им некогда. В одиннадцать утра у них чай. Это ритуал: собираются заранее, несут в определенный раз и навсегда глазной кабинет свои варенья, чашки. А ты сидишь, как собака, и смотришь на них преданными глазами.

Кто их контролирует, кто с них спрашивает? Какая у них ответственность? Какие они врачи? Они — эксперты, то есть, люди, определяющие соответствие параметров. Один бог знает, какие они врачи, но то, что лечить людей они не могут, знает весь аэрофлот. И под этими словами подпишется каждый летчик, кто раз в три месяца расписывается в графе «Жалоб нет».

Жалоб нет, и не будет. Попробуй, пожалуйся.

Все они обычно — жены тех же летчиков, погрязшие в сплетнях. Вечно враждующие группировки, склоки, зависть, подозрения… Слишком осторожно приходится с ними контактировать, подбирать слова.

А жить и летать надо. И, как собаки на тряпке у порога, сидим мы перед кабинетом и смотрим преданными глазами, как господа врачи идут пить свой чай.

4.09. Несколько слов о предполетном медосмотре. Что греха таить — иногда некоторые из нас идут на него с трепетом в душе. Поэтому им можно заказать. Заказывают без зазрения совести, называют место, где добыть, цены знают. А мы — от них узнаем. И это же не одному летчику заказывают, а многим и часто.

Вообще, работники аэропорта заказывают летчикам и бортпроводницам много и бессовестно. Помню, с ныне покойным Шевелем экипаж возил из Ташкента по полторы тонны фруктов. Бортпроводники возили вишню из Симферополя десятками ведер, заказывали электрокару — довезти из профилактория до самолета. Все — нужным людям.

Сколько я ни летаю, а всю жизнь домой везу два места: портфель и сумочку. Либо один портфель. Сейчас Ташкент ограничил вывоз десятью килограммами. Ровно столько приказом министра разрешается летчику провезти с собой. А пассажиру — двадцать.

Приказ приказом, а жить надо. Если я летаю в Ташкент один раз в месяц, то, в зависимости от сезона, везу оттуда портфель помидор и ящик винограда, да еще пару дынь в сетке. Это килограмм тридцать. А хочется еще же и арбуз…

Какой, к черту, приказ, если у нас в Сибири не растет виноград. Даешь взятку на проходной, даешь водителю служебного автобуса, чтобы довез фрукты до самолета. Ну а что делать.

Надо строить магазины прямо в порту, специально для летчиков. И чтоб там было все необходимое, чтобы не носились как угорелые верблюды по городу, а потом без задних ног шли на вылет.

Но это маниловские мечты. Проще запретить. Цурюк! Десять кило, и все.

А врачу везти надо? Пока пьем — надо. А диспетчеру как отказать? И командиру? И товарищу, который в отпуске? Вот и возим. А тут приказ, видите ли. Но приказы издают в Москве, а там 150 грамм мяса полчаса в магазине вилкой ковыряют. Им не понять, что нам в глубинке тоже хочется мяса.

Когда я пишу о сидящих там, в Москве, — зло пишу, — я не углубляюсь в дебри, что, мол, они-то все понимают, но им или удобно так, или инерция держит, или — не до таких мелочей, или же понимают, что надо бы, но не сдвинешь, и что жалко нас, да уж, видно, судьба…

Им на нас — насрать. Сами-то правдами и неправдами выбрались в столицу — пусть и другие попробуют, авось и им удастся устроиться на тепленькое местечко и ковырять вилкой московское мясо.

Ну, и мне наплевать, что они там обо мне думают.

Когда я рву диск телефона и в бога и в душу матерю сам не знаю кого, я думаю: семьдесят лет Советской власти, сорок лет после войны, двадцать лет я уже летаю, а дозвониться на работу — проблема. Кого материть-то?

Собираясь два раза в год в кучу — на занятия к ОЗН и ВЛН, — мы на партсобраниях жуем и жуем: телефон, телефон… Что можем мы, летчики, требовать еще от руководства? Да ничего. Где ты еще найдешь столь высокооплачиваемую работу? Чтобы зимой ничего не делать, а деньги получать, да еще и пенсия льготная. Старики привыкли, молодежь рвет налет на пенсию, все молчат или ворчат в кулуарах. Записные борцы обличают с трибуны. Результат — ноль.

А с другой стороны: уйду я на пенсию, и что я буду вспоминать — телефон? По телефону буду я тосковать, телефон будет сниться мне ночами? Или коробки с помидорами?

Как часто мелочи заслоняют от нас главное, чем живем.

Вчера ночью взлетали в Чите. Вес был восемьдесят тонн, прохладно, и чтобы не греть двигатели перед взлетом восемь минут, я решил взлетать на номинале, а в случае нужды — добавить до взлетного, как разрешено РЛЭ.

Взлетал Валера. Оторвались где положено, и я спокойно констатировал, что номинала вполне хватает. Дальше холмы и уборка закрылков на высоте 315 м; мы спокойно набирали эту высоту, правда, по 5 м/сек, но для номинала это нормально.

Но, видимо, на высоте ветерок был чуть попутный, да номинал; все сложилось так, что угол набора, вероятно, был чуть меньше обычного. Вдруг хрипло заорала сирена ССОС: горушки набегали под нас слишком быстро, а высота была еще маловата. Закрылки уже убирались, и Валера нервно и осторожно драл машину вверх на минимальной скорости, избегая возможной просадки. Сирена все орала, и хотя я в бледных сумерках наступающего рассвета уже смутно видел проносящиеся под нами лесистые вершины холмов, особо не угрожающие полету, но внутренне ежился. И не добавишь до взлетного — расшифруют, будет неприятность. Уж пожалел, что не на взлетном режиме взлетали. И все из-за экономии одной минуты.

Нет уж, на будущее: Чита — только на взлетном.

Сегодня летим в Сочи через Норильск. Дурацкий рейс с четырьмя посадками, собачья вахта. Небось, проверяющие этим рейсом не летают, а Медведев вообще согласился, чтобы отряд выполнял этот рейс, исключительно для плана.

Ну а мы, рядовые, выдержим. Вылет в час ночи, последняя посадка — через 13 часов. И двое суток на море.

Есть один очень важный моральный аспект, который отличает летную профессию от других. Мне кажется, трудно отыскать другую такую работу, на которой можно трудиться только отлично, с полной отдачей, не отвлекаясь, и где вообще отвлечение во время процесса считается кощунством и вариантом самоубийства.