Дневники 1926-1927

В 10 у. в кустах я услышал пение разных мелких птичек, рассмотрел зяблика, кажется, даже слышал певчего дрозда. В воздухе мелькали птички. Послышались крики кроншнепа и чаек. Я увидел много чаек больших белоголовых и наших с черными головками на Гремячем, незамерзающий ручей под мельницей был единственная водица в этих еще девственных снегах. С прилета чайки были очень оживленные, одни плавали, другие бродили по снегу. Среди чаек были четыре уточки (три селезня и утка), селезни, как сороки (черные по белому), головы и спинки черные, остальные белые, утка, сама серая, на шее белое колечко, голова, кажется, коричневая и с хохолком (это нырковые утки, назовем их пока утки-сороки). Чайки и утки были равнодушны друг к другу, чайки очень оживленные, утки очень флегматичные. Единственный водоемчик привлек и других птиц: вороны ходили по краю, иногда пускались вброд и смешивались безобразные с красавицами-чайками. Тут же на краю прыгали трясогузки. На березе сидели спугнутые прохожим с дороги грачи, под березой на проталинке, как мыши, бегали скворцы. Запели жаворонки.

Необычайно радостное чувство охватило нас при встрече с друзьями. Все сразу преобразилось в кустах, как будто в старый гостеприимный дом к старикам наехало сразу к именинам множество родни.

С полудня стало греть горячее солнце.

Я вышел в 3 дня. Солнце. Очень жарко. Ветер с утра чисто южный. Облака циклонные, свет тревожный. На озере у берегов появились везде отпотины, они скоро сойдутся в забереги. На Гремяче оживленный говор чаек. Из спугнутых мной раньше четырех нырков вернулась пара: утка и селезень. За осинником где-то натуживался лесной голубь. Я пошел туда в направлении моей западной обсерватории, проваливаясь в раскисший снег по пояс, едва добрался, весь смок. Лесной голубь сидел на самой вершине ели грудью к солнцу. В стороне на березе сидело еще пять. Спугнутый с ели, верно, старший их подлетел к ним, этим подавая сигнал об опасности, но они разогрелись и не послушались. Потом, увидев меня, слетели, и потом я нашел их на Поповом польце у подножия обсерватории, пять сидело на проталине, шестой дремал на снегу, четыре сидели против солнца совсем как припеченные друг к другу хлебные жаворонки, пятый сидел к нам задом и смотрел на дремавшего на снегу. Просто бродя биноклем по небу, я натыкался на стаи летящих в воздухе мелких птиц, разузнал трясогузок. Раз мелькнула в глазах какая-то бабочка вдали, я хотел ее рассмотреть в бинокль, но в тот же момент ее съела синица. Прогудела крупная муха. Протянули три комара. Везде пели зяблики и овсянки. И мне кажется, я слышал крик журавлей. На вытаявших кочках в болоте против Волкова много было чибисов. Очень может быть, теперь должно все сразу лететь. Через час солнце было уже в рубашке, и с горизонта высоко к небу подбиралась сплошная желтовато-серая хмарь.

Люди, вообще, подслеповаты, и потому специальность нужна, как очки, непременно, и каждый специалист очень должен помнить, что специальность — только очки, и непременно должен уметь рассказывать другим, что он видел.

Кто у нас знает мельчайшие, трогательные подробности прилета птиц, только одни орнитологи.

В 5 в. Пока солнце справилось, хмарь отступила, но все равно в эту ночь непременно будет ненастье. Видел дрозда-рябинника, прилетел на березу и сразу затрещал. Отпотины у берегов озера стали мокрыми, расширились, и еще немного — сольются в закраины. Чайки бродят по этим лужицам надо льдом, вероятно, глубиной в один сантиметр. Среди чаек были девять кроншнепов, потом по своей суетливости чайки переместились, а кроншнепы остались на снегу у водицы надо льдом. Что они тут могли найти себе? а куда деваться? болото в снегу. Они так сидели и час, и два. Я взял на себя терпение наблюдать их до конца, — неужели они тут ночевать останутся? И зачем они прилетели, в каком расчете, разве вот, что в эту ночь дождь пойдет. Впрочем, очень может быть, что они чем-нибудь покормились на обтаявшей с ночи Мемеке. Не сладко бывает вернуться хозяевам в свои родные края. Над нашим домом потянули витютни, штук сорок. Показывался молодой месяц и скоро расплылся в хмари.

Мужики очень оживились и стали на дороге громко разговаривать: «Утка явилась, ну теперь конец, а кто виноват? сами виноваты, навели скота, скот надо по кормам держать, а мы навезли… зря. Ну, да вот теперь нужно: утка пошла». Я так и не узнал, что сталось с кроншнепами. В темноте слышно из желоба журчала вода. Если бы ночью дождь, да с утра туман!

Чибисы

бабочки

мухи

3 комара

Завтра надо в деревню сходить. Хорошо бы и в Веслово, и в Рыбаки. Можно ли так сильно сгустить дух, что он станет такой же, как материя, плотный.

18 Апреля. Ночью ревел ветер. На рассвете слышен был дождь. Так, значит, ринулась весна воды.

Утро серое, хмурое, ветер южный охватывает холодной сыростью. Берег озера везде определился, потому что отмочины сошлись. На Гремяче во много раз больше черноголовых чаек, а белоголовых больших немного. Среди чаек были две пары кряковых уток. Селезни плавали, утицы дремали на льду, отражаясь в воде. Одна утица попробовала плавать, и один из селезней стал было за ней ухаживать, она решительно бросилась от него на берег, опять уселась, задремала, и селезень тоже вылез, ковыль, ковыль по льду к ней, уселся рядом и задремал, другой селезень вылез к своей утице, тоже рядом устроился и тоже задремал.

Снег не только проваливается, но стал такой слабый, что по нем можно двигаться, будучи по пояс, свободно раздвигается коленками стена, и под стенами вода — это все вода. Около 11 у. река Веськовка еще представляла из себя овраг, заваленный снегом, только кое-где виднелись темные пятна от нажимающей на снег внизу воды. Но с горы по селу неслись потоки под мост, и эта верхняя вода обещала скоро пустить всю речку в ход. Воздух весь был наполнен летящими мелкими птичками. Путь совершенно испортился, лесные работы остановились. Женщина сказала: «Теперь откормились, то все было, копейка вертелась, теперь шабаш!» Крестьяне говорили, что если птица дружно летела, то, значит, и весна теперь пойдет дружно. А как журавль полетит, то от журавля до пахоты будет 12 дней. Вопрос, волнующий «пролетарскую улицу» — поведут этим летом ветку жел. дороги, или же останется по-прежнему. К полудню небо очень надулось.

Поля обнажаются, Мемек-гора всегда вперед и теперь рыжая.

После обеда шел дождь и часть времени проливной. На Грсмяч прилетели три цапли и, покружившись, отправились через город на Красносельское болото. Там, говорят, кочки показались, и их «птицы дерут». Свежо было после дождя. Среди чаек было несколько штук больших с более темными крыльями и белыми головами. После взлета большие поднялись после черноголовок и, отлетев, первые опустились. У черноголовок совсем другой характер, они чрезвычайно подвижны и постоянно кричат, а большие только посвистывают вроде чибисов — это, вероятно, морские чайки. К вечеру было заметно у птиц малое оживление, только чайки откуда-то взялись в огромном числе и, разбившись на три большие стаи, носились в воздухе с тем криком, от которого становится радостно всем. Река Веськовка уже шумела под мостом, и наш «Вражек» местами промыл себе продушины, и там вода работает, как сильный ребенок, нажимая коленками, натуживаясь. Отмочины на озере стали очень широкими, и лучи их уходили далеко в озеро. Дорога совершенно пуста. После невидимого заката, когда взошел месяц, ринулся ветер-разрушитель, и сейчас, когда я пишу уже при лампе, там все бушует.